Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Поэтому мы ночью замок бросим,
Приют в Иране оказать нам просим.

Меня давно ты знаешь, я не лгу,
Но жертвовать я войском не могу.

Нас не укроют стены крепостные,
Ворота перед ним падут стальные».

Письмо он кончил, приложил печать,
Велел гонца надежного призвать.

Сказал: «Скачи быстрей, чтоб утром рано
Ты был далеко в глубине Ирана».

Посланье спрятал тот гонец на грудь,
Сел на коня, помчался в дальний путь.

Под крепостью был тайный свод подземный,
Вел из него далеко ход подземный.

Тем ходом, по неведомым путям,
В ночи ушел с семьею Гуждахам;

И войско все, по потайному ходу,
Из крепости он вывел на свободу.

Когда заря блеснула из-за гор,
Сияньем озарив земной простор,

Сухраб верхом — из алого тумана
Повел на приступ воинство Турана.

Чтоб всех, кто были в замке, наконец
Взять в плен, как стадо сбившихся овец.

Уже он был от замка недалеко,
Глядит: нет стражей на стене высокой.

И в гневе он к воротам подступил
И с петель их тараном медным сбил.

Вошли в пролом; но ни души в твердыне,—
Все пусто и безмолвно, как в пустыне…

И понял он, что Гуждахам ушел
И всех с собой защитников увел.

Лишь несколько, от страха оробелых,
Там пряталось забытых, престарелых.

Он все покои замка обыскал,
Но не нашел того, чего искал.

Гурдафарид, как пери, улетела…
Любовью, страстью кровь его кипела.

«Увы! — сказал, — увы мне!.. Где она?
За черной тучей спряталась луна!

Судьбой, как видно, горе суждено мне.
Владеть любимой, видно, не дано мне.

Попала в сети лань ко мне. И вот —
Ушла… Я сам в сетях ее тенёт.

На миг она лицо мне показала
И сердце мне навеки растерзала.

Увы, недостижимо далека
Теперь она. А мой удел — тоска.

Но это чародейство, не иначе,—
Оно, как яд, в крови моей горячей…

Вчера я думал, — в плен ее возьму,
Но сам я пленник, — видно по всему.

Не знаю я: меня околдовали —
Лицо ль ее, глаза ль ее, слова ли.

Но если я ее не отыщу.
Потери я ничем не возмещу.

Нет! Не в бою я встретил испытанье!
Как рана, мне о ней воспоминанье,

Мне доля — тайно плакать и стенать!
И кто она, не суждено мне знать…»

Так говорил Сухраб, и весь горел он.
Хоть никому открыться не хотел он,

Но мук любви не скроешь от людей,—
Их слезы выдадут волне морей.

Кто б ни был любящий — душевной боли
Не утаит он, — выдаст поневоле.

Так и любовью раненный Сухраб
Вдруг похудел, поблек лицом, ослаб.

Хуман не знал о том, что с ним случилось,
Но видел, как душа его томилась,

И сердцем проницательным своим
Он понял, что неладно что-то с ним

И что Сухраб, по гневной воле мира,
Попал в силки безвестного кумира,

Что он, паря мечтой, стоит без сил,
Как будто ноги в глине завязил.

Сухрабу мудрый так сказал Хуман:
«О гордый, с львиным сердцем пахлаван!

В былое время витязь лучшим другом
Себя считал. Постыдным он недугом

Почел бы жар, пылающий в крови,
И опьяненье от вина любви.

Брал в плен он сотни мускусных газелей,
Но сердца не терял в любовном хмеле.

В плен не сдается истинный герой
Царицам с неземною красотой.

Лишь та достойна властвовать десница,
Что солнце заставляет поклониться!

Ты — лев могучий, ты от льва рожден,—
И ты — о стыд! — любовью поражен?

Нет! От любви не плакал бы великий
Завоеватель мира и владыка!

Тебя царем Афрасиаб нарек,
Назвал владыкой гор, морей и рек.

Мы вышли из Турана ради славы,
Вброд перешли мы океан кровавый,