Глеб Бобров: Осколки

Кто в субботу отдыхает,
кто субботу свято чтит…
мол, шаббат — не блажь какая,
почитал и сам Давид.
Он ведь, братцы, даже помер
в день шаббат. А мы живем…
Отбывает кто-то номер,
кто-то грезит о своем…
Кто-то так, а кто-то эдак
проживает данный срок,
кто плюется напоследок,
кто-то радуется: смог!..

Впрочем, что-то я не в тему,
не по делу и зазря…
«Чел, убейся ты ап стену» —
нынче так ведь говорят?
Ну, опять вернусь к субботам.
Не люблю я, братцы, их
с той поры, как наша рота
не вернулась с боевых
в ту проклятую субботу…
Ну, а я в тот день, живой,
шел к (не помню номер) борту,
чтоб лететь в Союз — домой…

ты сидишь, обнявши мишку,
и глаза потешно сузив,
ждешь, когда строка, как вспышка,
даст прозренье олл инклюзив…

так тебя учила мама:
«книга — лучший друг» — и точка!

я лицо утру панамой
(что поделать: жар — восточный)
и, приткнувшись к бээмпэшке,
от пылюки ржаво-красной,
напишу тебе поспешно:
ну, родная, здравствуй… здравствуй…

и споткнусь на полуслове:
что писать-то в мир твой тихий?
как взлетающей «корове»
две душманские «шутихи»
только чудом не влепили
в борт такие оплеухи…
или что майор-лепила
(может, правда, может, слухи)
безнадежного радиста
все же вытащил из комы,
и на этой же «корове»
тот в Союз летит, счастливый…
потеряв два литра крови
в полушаге от могилы…

в общем, здравствуй… здравствуй… здравствуй…

что писать-то дальше? знаю!
я без всякого лукавства
напишу, что загораю…
это правда… вот и фото,
на котором вроде негра
я стою — «аллё, пехота!»

и еще немного строчек
напишу тебе с любовью:
книжный опыт — он непрочен…
не доверься пустословью…

и, обнявши нежно мишку,
помни — есть в лесу медведи,
что огромны и косматы
и не падки на словечки,
им подсунешь тайно книжку,
а они идут обедать,
и обеды их скоромны…
что естественно, конечно…

мы же люди — не медведи,
нам давай — подай идею,
«мыслю — значит, существую»
и другие постулаты…
на диване, да под пледом
я любую Галатею наваяю, да такую,
что и сам не буду рад-то…

но зато уж пена будней
никогда не испугает,
по-над пеной — без опаски,
хоть и нету тормозов, но
пролечу я безрассудно,
для врагов недосягаем,
мимо горестной развязки
на давно звучащий зов твой…

зов из далей мирозданья…
все, родная! до свиданья…

Рождения Будды давно ожидали в горах Гималайских,
а Будда родился в семье тети Раи из города Пскова.
Семья небольшая: сама тетя Рая да этот малайка,
но счастливы были и мать, и ребенок, поверьте на слово.

А Будду искали монахи суровые в ярких одеждах.
И был этот поиск в неведомых землях опасным и долгим.
Но вот ведь беда: военком оказался во Пскове невеждой,
и Будду призвал он в Афган — к исполнению ратного долга.

И Будда с десятками прочих советских мальчишек незванным
прошелся огнем по земле, не хотевшей советского рая.
Но был он в горах Гиндукуша убит из засады душманом
(совсем недалече от Будду заждавшихся гор Гималаев).

Монахи чуть-чуть не успели. Увидели только, как Будда
нелепо споткнулся, упал на бегу — будто в шутку, ребячась…
Они помолились смиренно и тихо исчезли оттуда.
А тело солдата отправили в Псков — пусть родные оплачут.

И снова рождения Будды с терпением ждут в Гималаях:
ведь смерти же нет — есть одна только цепь превращений. Всего лишь…
Увы, но во Пскове буддизм не прижился — и бабушка Рая
все плачет и плачет, бедняга… И как ты ее остановишь?