Глеб Бобров - Осколки

Схоронили за кладбищем,
Люд к лапше не пришел,
И родня тоже — та ещё,
Будто он не крещён…
Люд друг дружку науськивал:
Во грехе, мол, ушел…
Как же это по-русски, бля,
Как же не хорошо…

Саланг опять с разлукой спутал снежность…
А в кружках кишмишовка — местный «чай»…
Щетина щек не спрячет братства нежность…
Горчинка радости как горный молочай
Граненым краем режет — острый скальпель…
Понять непонятых не тужится страна…
Окно февральское… тепло… плесни «пять капель»…
У горя есть святые имена…
А веры нет… а верить очень надо…
И надо жить, тем более любить…
Мне сон принес лихой азарт засады…
Я тоже знал — меня им не убить…
Нам не простят наивность философий,
И не поймут, и хрен с ним, у войны…
Бача, мне не понять гражданский кофе…
«ЗА РОДИНУ!!!»… и капля тишины…

…а мы с тобою просто пили кофе
под звездами, что ярче трассеров…
там кипень облаков и то по крохам…
а радости — сто сорок коробов…
а мы с тобою просто пили кофе…
и не было колонн, ночных засад…
случалось, загорали мы неплохо
в тени дворцов, под нежностью наяд…
а в основном, мы просто пили кофе…
излетом донимали «мухи» нас,
от кофеина мы едва не сдохли —
он рвал сердца, как траки рвал фугас…
но мы с тобою просто пили кофе…
и ждали писем, вскрытых в основном…
кто их вскрывал — душманы или блохи?
мы ничего не ведали о том…
ведь мы с тобою просто пили кофе,
когда после засад, да на допрос…
и особист, как академик Йоффе,
на атомы щепил нас на донос…
а мы с тобою просто пили кофе…
мы «Чарльз» не признавали за угар…
ты высказал мне все безмолвным вздохом:
про свой Саланг, Газни и Кандагар…
бронежилет, расстрелянный на строфы —
«ошибкой» окантован роковой…
давай, бача, по Третьему… и кофе…
мы пить его приучены войной…

«Почему молчу? Ты прав. Морозы» —
Легче оправданья не найти…

Два фрагмента из афганской прозы:
Я — строка. Два тома толстых — ты…

Есть о чем кричать. Слышней — молчанье.
Сердцу не придумали беруш.
Все мы с той поры однополчане.
Есть у нас и крестный — Гиндукуш.

Мы — антитела и антитезы.
Отторженцы мира и войны.
Наглухо промерзшие протезы.
Отчеств не имевшие сыны.

Что же до письма… пишу, Серега,
Вон их целый ворох на душе…
В череде мутаций интердолга
Фраз «недострелённое» клише.

Снегу намело. Дела. Работа.
Быт спокойный все не пристает.
Память, словно пуля на излете —
Ранит, а до смерти не убьет.

Так вот и молчим. Одномолчане.
Выскажемся — зряшно — не поймут.
Вот уже морозы полегчали.
Выживем, бача… по одному.

Площадка футбольная как промокашка,
Поодаль — дыра прямо в землю — люк.
Дыра — это дверь. Там живет дядя Сашка.
Уже и не бомж — просто жизненный глюк.
Откуда он тут, из какого исчадья?
Контужен в Афгане. Потом бизнесмен.
Теперь он для школьников леший и дядя,
Подмена понятий, подмена подмен.
О подвигах Сашки написано в прозе,
Что много геройского сделал в горах,
Теперь вот в дыре. Пережить бы морозы.
И душу излить под бутылку в стихах.
Рад: где-то надыбал осьмушку батона —
На сутки запас — дяде Сашке и вшам.
Калачик судьбы на подстилке картонной
С надеждой в кармане, что скоро весна…
Он умер. Едва не дожив до рассвета.
Так хочется жить!? — он у неба просил.
Но занят был Бог. Строил планы на лето.
И слушал о дятлах доклад «би-би-си»…

Там небо ниже
На три тысячи шагов.
Там звезды ближе
Облаков.
А у ручья
Остался след
Моей ноги,
Оторванной войной…
Потом решили, что ничья —
Победы нет…
Зной.
Бред.
Панджшерский снег ночной пурги…
И на рассвете жизни-вдруг-ни зги.
Отравы бы.
Куда девать мне сапоги
Правые?..
Потом убили Рохлина.
Жена.
Вроде бы.
Уж лучше б там — на Ургуне —
Война…
Плохо мне.
Родина!