Константин Арбенин - Зимовье зверей

Бараний угол зренья,
Гусиное чутьё —
О лете представленье
У каждого своё.

Но не причина это,
Чтобы унывать.
Какое наше лето!
Какое наше лето!
Какое наше лето?
Идём его искать.

Если б жили звери по совести,
Не слыхать бы вам эту боль мою.
Но каждый рыщет тропою собственной —
Кто шоссейною, кто окольною.

Вот и я бы своей дорогою
Шел по будням, не зная праздника.
Но влюбиться в козу двурогую
С полпути меня угораздило.

Ох уж эти мне козии рожки!
Ох уж эти мне модные стрижки!
Я влюбился не понарошку,
Полюбил её не понаслышке!

И теперь на большой дорожке
Я обделываю делишки
Да наяриваю на гармошке —
Успокаиваю нервишки.

Говорили мне волки старые,
Что не дело водиться с козами,
Только я на своем настаивал,
Не робел перед их угрозами.

А потом убедился сам уже,
Что не брешут бродяги севера:
За козлом была она замужем,
И козлят у них целых семеро.

А я дарил ей гусиные лапки,
Целовал в холеные губки,
Подносил ей бараньи шапки,
Добывал ей заячьи шубки.

А она мне за это — рожки,
А она со мной — в кошки-мышки.
Вот такие пути-дорожки —
Догонялки без передышки.

Ночью темной — темнее копоти —
Я явился к ним в свете истинном.
Замочил их обоих в омуте,
Замочил, а поутру выстирал.

Лишь не тронул их малых детушек —
Я ж не гад какой, я ж животное!
Из любви сгорел, не из денежек.
Вот такая, брат, подноготная.

Довели меня козии рожки,
Подвели кудрявые ляжки.
Я влюбился не понарошку,
Долюбился до каталажки.

Не спасла её «неотложка»,
Не помог ему докторишка.
Эх, судьба моя — хромоножка,
Доля — горькая кочерыжка!

И десятка я был не робкого,
И не бабник, не пьянь, не выжига.
Только, видно, моя дорога-то
Вся крестами по канту вышита.

Приносим извинения и жертвы,
Снимаем подозрения и шляпы.
По лесу бродит троица блаженных,
От голода посасывает лапы.

Мы им помочь не можем —
Семь бед, один ответ.
Без всяких там, тарам-парам, таможен
Сюда идёт обед.

Выносим сундуки и приговоры,
Выводим обобщения и пятна.
И жертвам нашим дать немного форы
Нам будет перед ужином приятно.

Сперва заходим с тыла —
И гоним меж дерев.
Чтоб пища, елы-палы, не остыла,
Ей нужен разогрев.

Выкраиваем время и манжеты.
Налаживаем быт и переправы.
Мы сами, по большому счету, жертвы —
Мы, едоки, с едой почти на равных.

В лесу — как на дуэли:
Всяк смотрит в свой прицел.
Кто смел — того, шарах-тарах, и съели;
Кто хитрый — тот и цел.

Имеем преимущества и зубы.
Заламываем цены и суставы.
Мы трое рыщем по лесу, как зубры.
Сметаем буреломы и заставы.

В поту озябшей шкуры
Добудем свой кусок.
Отставить, тыры-пыры, перекуры,
Продолжим марш-бросок!

Когда темно и холодно совсем,
В желудке пусто, в голове неясно,
Я вспоминаю зимний Вифлеем
И первые рождественские ясли.

И время будто движется быстрей,
И память дышит паром из ноздрей —
Двух пар ноздрей двоих парнокопытных,
Чей тайный быт ещё сокрыт от любопытных.

Когда пурга и вьюга правят бал,
И танец их — отнюдь не рио-рита,
Легко представить, как же тосковал
Другой мой предок в коридорах Лабиринта.

Он был наполовину человек,
Но этот факт отнюдь не удлиняет век.
А судьи что, раз дело шито-крыто, —
В том шапито, что в самом эпицентре Крита.

Когда скрипят подводы на душе
И ком по горлу ходит бороною,
Мне будто бы не разобрать уже,
Что было не со мной, а что — со мною.

И в цепь соединяются века;
Хоть вся их тяжесть для быка не велика,
Но слезы — как из крана, ведь, сказать по чести,
У великана сердце в самом мокром месте.

Когда-то я был очень маленьким осликом,
Совсем неприметным, малюсеньким осликом,
Но мне не хотелось быть маленьким осликом —
Я ждал, что случится в судьбе перелом.

Вот время прошло — и теперь я стал взросленьким,
Не очень большим, но как будто бы взросленьким,
Не то чтобы взрослым, но всё-таки взросленьким, —
Я взросленьким стал, но остался ослом!