Константин Арбенин - Зимовье зверей

Я наблюдаю драматургию
В своей не очень-то логической нише.
Я точно знаю, что значат другие,
И никого не люблю, кроме Ницше.

Не обхожусь без снов и пророчеств,
А явь — что хочешь, то и найдёшь в ней.
Из всех знакомых мне одиночеств
Я выбираю, где понадежней.

Моя работа проста —
Я пыль сдуваю с листа
И ухожу в те места,
Где вместо слов пустота.

Мои маршруты просты,
Я поджигаю хвосты.
Моя работа пуста, как жизнь,
В которой нет смысла…
(До боли нет смысла.
Есть только воля,
Воля и боль…)

Я напеваю на диктофоны
Своим друзьям новые песни.
Я забываю их телефоны,
Чтобы забыть эти песни вместе.

Из всех знакомых мне одиночеств
Я выбираю ту, что мне ближе.
И снова вру ей — так, между прочим, —
Что никого не люблю, даже Ницше.

Моя работа проста —
Я пыль сдуваю с листа
И ухожу в те места,
Где нет ни шанса из ста.

Мои маршруты просты,
Я обрубаю мосты.
Моя работа пуста, как ты,
В которой нет смысла…
1995

Я ровно шесть веков подряд
Ловил чужие позывные,
А мой воинственный отряд
Считал часы и дни земные.
Но, спешив воинство своё,
Я выхожу из поля брани:
Я здесь один, на мне бельё,
И носовой платок в кармане.

Запутавшись в речах богини Кали,
Я пробовал дышать сквозь жабры рабьи,
Пока её уста мне предрекали
Безденежье, безделье и безбабье.

Но я доволен был любым уделом,
Вычерпывал и тратил, сколько было.
И даже если смерть меня хотела,
Моя любовь всегда меня хранила

От черных дел и неразумных трат,
От адских петель в скрипе райских врат.

Те петли смазав маслом, но не мылом,
Я пробовал уйти и отвертеться,
Но оказалось, что не тут-то было, —
Какая цель, такие к ней и средства.

Всё, что я делал, становилось словом,
Танцующим вприсядку под ногами,
И некая священная корова
Преподнесла мне рог с тремя бобами.

И я бежал стеблями тех бобов
Долой от антиподовых богов.

Искать вину в других — не лучший способ:
Скорбь получаешь к истине в довесок.
И тот, кто мне вручал дорожный посох,
Остерегал клевать на мелких бесов.

Он говорил: колени — не подмога,
Любви достоин тот, кто гибнет стоя.
Он повторял: когда мы смотрим в оба,
То видим только зеркало кривое.

И в тех местах, где оптика лгала,
Я выпрямлял собою зеркала.

Сквозь кегельбан разбросанных кумиров
Всё виделось в какой-то мутной тризне,
И, брошенный наверх шипами мира,
Я расписался в моноАтеизме.

Делю свой ужин с сытыми врагами,
Которые и с Ним запанибрата…
Неужто в этом скверном балагане
Еще никто не умирал от мата!

Я буду первым, если захочу
Поставить не на Свет, а на свечу.

Бобы истлели, затекли колени,
И лёгкость на подъём разъела жабры.
Враги досрочно полегли от лени,
Задушенные собственною жабой.

Шипы завяли, муки притерпелись,
Дела свелись не только к песнопенью.
Все средства сочтены, и даже ересь
Является отныне лишь ступенью.

Теперь я ближе, нежели тогда, —
Сомненья укрепляют города.

Шепот в эфире. Надежда на день.
Ставлю свой сон под стекло.
В будущем мире я только лишь тень,
Которой не повезло.

Пустые бутылки я меняю на кич
Начинающих поэтесс.
А за окном безумствует вич,
Символизируя прогресс.

Но завтрашний день придет —
И мне будет больно.
Завтрашний день пройдет —
И мне будет трудно.
Пока пацифистка-ночь
Позволяет жить вольно,
А за окном уже разинуло пасть
Хмурое Урбо,

Сверкая челюстью
Из тысячи серебряных небоскребов.

Мой череп с зимы — обескровленный лед,
В нем желтеют талоны на чай.
Сверху течет птичий полет.
В общем, очень похоже на рай.

Китель к лицу — он приветствует силы
И добавляет ног.
Сколько там лет до ближайшей могилы?
Ну-ка, скажи, сынок!

Ведь завтрашний день придет —
И тебе будет больно.
Завтрашний день пройдет —
И тебе будет трудно.
Еще пацифистка-ночь
Командует «вольно»,
А за окном уже качает права
Хмурое Урбо,