Константин Арбенин - Зимовье зверей

Ночь гасит свет, горизонт выпрямляет волны,
Чайки по небу разбросаны, как листовки.
Нашей Луне суждено догореть по полной,
Но вряд ли мы оба вернемся в одни истоки.

В городских кораблях —
Невезения и авантюры.
На далекой земле —
Снегопады, цинга и решётки…
Что смогу я отдать? —
Только тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы…
Больше нет у меня ничего-ничего за душою.

Средневековый город спит.
Дрожит натруженный гранит.
И ночь молчание хранит
Под страхом смерти.
Средневековый город спит.
Унылый тусклый колорит
Вам что-то эхом повторит —
Ему не верьте.

В библиотеках спят тома,
От бочек пухнут закрома,
И сходят гении с ума
В ночном дозоре.
И, усреднив, равняет тьма
Мосты, канавы и дома,
И Капитолий, и тюрьма —
В одном узоре.

Спит средневековый город Краков.
Тихо. Тихо. Тихо. Тишь и тишина!
В лужах — отраженье звёздных знаков.
Полная Луна…

Ах, эти средние века,
Где одинаково горька
Судьба партера и райка,
Вора и принца,
Где весь расчёт — на дурака,
Где звёзды смотрят свысока
И ни о чём наверняка
Не сговориться.

Мощеных улиц мишура,
Крученых лестниц баккара,
И небо в сером, и сыра
Его закваска.
Средневековое вчера —
Невыносимая пора!
Здесь всё как будто бы игра —
Не жизнь, не сказка.

Спит средневековый город Вена.
Тихо. Тихо. Тихо. Тише, тишина.
Улицы его чисты, как пена.
Полная Луна…

А завтра будет новый день,
Тяжелый день, ужасный день —
И самый мудрый из людей
Узнать не вправе,
Кому какой предъявит фант
Страстей и судеб фолиант —
Упавший с неба бриллиант
В земной оправе?

И вечность дальше потечёт,
А многоточие — не в счёт,
На что ей сдался пустячок
В конце абзаца!
Не дай вам бог, не дай вам черт,
Не дай вам кто-нибудь еще
На этом месте в это время
Оказаться…

Спит средневековый город Бремен.
Тихо. Тихо. Тихо. Тише, тишина!
Тенью на камнях застыло время.
Полная Луна…

Он ревновал её к дождю
И укрывал джинсовой курткой
Её июневые кудри,
А зонтик прижимал к локтю.

День дожидался темноты,
Жизнь начиналась с середины,
И закрывали магазины
Свои разнузданные рты.

Ветра стояли на своём,
Шатая цепь священнодейства,
И пошлое Адмиралтейство
Сдавало ангелов внаём,

Но вместо звёзд их берегли
Два добрых духа — Джин и Тоник,
И мир, казалось, в них утонет,
Едва дотронувшись земли…

А мне казалось,
А мне казалось,
Что белая зависть — не грех,
Что чёрная зависть — не дым,
И мне не писалось,
Мне не писалось,
Мне в эту ночь не писалось —
Я привыкал быть великим немым.

Он ревновал её к богам
И прятал под мостом от неба,
А голуби просили хлеба
И разбивались за стакан.

И плоть несло, и дух опять
Штормил в девятибалльном танце —
От невозможности остаться
До невозможности унять.

И вечер длинных папирос
Линял муниципальным цветом,
И сфинксов он пугал ответом
На каждый каверзный вопрос.

И, видно, не забавы для —
По венам кровь против теченья.
Миг тормозов — развал — схожденье…
И снова — твердая земля.

А мне казалось,
А мне всё казалось,
Что белая зависть — не блеф,
Что черная зависть — не дым.
И мне не писалось,
Мне опять не писалось,
Не пелось и не писалось —
Я привыкал быть великим немым…

И отступил девятый вал,
И растворил свой сахар в дымке…
К стихам, к Довлатову, к «Ордынке»
Он вдохновенно ревновал,

Но вместо рифм бежали вслед
Два юных сфинкса Джин и Тоник,
И воздух был упрям и тонок,
Впитав рассеянный рассвет.

Вначале было слово — и слово было Я.
Потом пришли сомнения и головная боль.
Тяжёлые ступени, холодная скамья
И тихая война с самим собой.

Водил меня Вергилий по дантевским местам.
Сырые катакомбы, крысиные углы…
Подглядывал Меркурий — из туч да по кустам,
Шептал проклятья и считал стволы.

Он говорил мне: «Не уходи!»
Он говорил мне: «Не улетай!»
Он говорил мне: «Слушай, отдай
Свою душу в залог!»
Он предлагал мне долгую жизнь,
Он уповал на украденный Рай
И обещал мне в этом Аду
Жилой уголок.