Льюис Кэрролл - Ранние стихи

Хочу к обеду, между прочим,
Ее зазвать из речки,
Коль жарко очень — черкну ей строчку
И мы назначим встречу.

Она не выходила в свет,
Не знает обращенья,
Кто как одет — и то секрет:
Возьму ее в ученье.

Доносит ветер: «злой», «любезный»,
«Страдаю пуще зверя»,
А брат же с логикой железной
Ответил: «Я не верю».

«Что-что? Прелестней плавать всюду,
Чем вдавливаться в ил?
Взгляни на блюдо, где рыбок груда, —
Как натюрморт сей мил!

Что? В грязной тине — тебе противно
Их плаванье, мерцанье?
Ах ты дурак! Ведь их пора
Убить, не созерцая.

Всяк пустослов устал от слов
О красоте творенья:
Как мчится птица — форель резвится,
Ликуя от движенья.

Так насладись, взирая ввысь,
Живешь в прелестном зданье.
Но слаще речь — как рыб подсечь,
Чем вздор о мирозданье.

Все говорят: кому дан ум,
Тот любит божьи твари.
Зачем же ум, когда нет дум,
Как их ловить и жарить».

«Дом и друзей — возьми скорей
Из банки — денег груды,
Противен кров средь плавников,
Спаси меня отсюда!»

Сестра из дома вышла смело,
Чтоб братьев повидать,
Когда ж узрела — как плохо дело,
То начала рыдать.

«Что за наживка на крюке?
Скажи мне милый брат!»
«Трубастый голубь там в реке
Молчит, а я не рад».

«От голубя напрасно ждешь
Ты песенок, к тому же
На голубятню не похож
Загон, где я погружен».

«Что за наживка на крюке?
Скажи мне милый брат!»
Он крикнул: «Младший брат в реке.
О горе мне и ад!

Я зол. И звать пора
Мне смерть, и не одну.
Прощай, прощай сестра,
А я пошел ко дну».

«Когда же ты придешь назад?
Скажи мне, милый брат!
Ведь блюда с рыбою стоят
И ждут, что их съедят».

И сердце вдруг разорвалось,
И молвила печально:
«Один промок насквозь-насквозь.
Другой — придет ли к чаю?»

Он вечером допил фиал
И на холме, как царь, стоял
И совершил свой путь к Морскому
Параду с грустью и тоскою.
(То есть к отважным Морякам,
Что «маршируют по волнам»,
Точнее — здесь виднелась гавань
Для тех, кто не умеет плавать.)
Итак, он в город шел блуждая,
Аллеи шагом измеряя,
А путь домами так стеснен,
Что кажется, они поклон
Друзьям через дорогу шлют:
«В бой, друг! Увидимся мы тут».
Прошаркал лестницей крутой,
Парящей в небе над землей,
Сюда взойдут бедняк, богач
И время — медленно, не вскачь.
Он был внимателен к наряду,
На волосах его — помада,
И был — лентяи подтвердят —
Наиредчайший в мире франт.
Все, видя, как идет он томно,
Родов стариннейших потомком
Его сочли, не зная — он
В кухарку — да, в нее влюблен!
Он на брегах стоял, вдыхая
Беспечность зыбких волн без края,
Внимая, как напевен шквал,
Печаль здесь преодолевал.

«Доверившись „Хильде“
Пропала под Уитби,
А звали Матильдой,
У меня ж с горя рак и тик.
„Голиаф“, захвати!
Мое горе азартно,
И не, — сказал плакальщик, —
Пройдет и до завтра.

Называла „мой Ослик“,
(Вам меня не понять),
И подумал я после,
Что должна ж подождать.
Шел я следом везде,
Когда — помните ль — я
Вдруг подумал: а где
Булавка моя?

Костюмер же неряха —
рукою в паштет.
Я тебя потерял
И обратный билет».
Она думает: «Сэр,
Вы смешны». — «Там, на „Хильде“,
Потерял несессер
И тебя, о Матильда!»

Булавку взял, что в галстук вдета,
И положил в карман жилета.
И, голову прижав к руке,
Уснул, устав, прям на песке.

Она — воспетый ему бред
(Я не хвалюсь напрасно);
А если у него рук нет,
Что может быть ужасней?

Вы посетили ее дом,
Ко мне зашли непрошено.
Она, хоть в облике ином,
Все та же, что и в прошлом.
Никто не скажет нам о всех,
Кто толпами ходил,
И потому, в автобус сев,
Ногами семенил.

За правдой — ей и слово вторит —
Он не ходил доселе,
Когда ж она ход дел ускорит,
Что будет с вами всеми!