Льюис Кэрролл: Ранние стихи

Я шел зловещею тропой
Томимый смутным страхом,
Стал воздух от теней густой,
Чернее тьмы и праха.

Чудовища в потемках рыщут,
Зеленые зловеще,
Как будто ищут себе в пищу
Созданья человечьи.

Не мог сказать, не мог взлететь,
Я падал словно в пропасть.
И хищно стал в лицо глядеть
Мне монстр, нещадно злобясь.

Когда, удерживая стон,
Мой дух во тьме томился.
Мне голос был: «Вставайте, Джон!
Вам ужас лишь приснился!»

А мысль моя такого сорта:
Подумал — поделиться должен,
Но я молчу в круговороте
Идей. И ты будь осторожен!
Учить ученого — лишь портить!
Запомни это, если можно.

Хочу понять, приняв решенье,
Но кто подобное поймет:
Чем руководствуется гений
Войны, стремясь попрать народ,
Ученого, что уравненья
Решая, нищенски живет.

Все понял я, не став счастливей:
Не просветят власть наши мысли,
Как солнце не разгонит ливень,
Забравшись в голубые выси
Горячим летом. Терпеливо
Тружусь светло и бескорыстно,
Невежество — предатель лживый,
А мудрость сводит брови кисло.

Когда сидел я у камина
(О боров! Жир течет!),
Бежал мужик — путь серпантином
(Так что ж меня гнетет?)

Когда он к дому подбегал,
То часто, тяжело дышал.

Когда же был он у дверей,
То стал лицом еще бледней.

Когда же взялся он за ручку,
Упал, страдая от падучей.

Когда пересекал он зал,
То снова в обморок упал.

Когда ступил он на ступени,
Кричал, рвал волосы без лени.

Когда вбежал он в мой покой
(О боров! Жир течет!),
То я пронзил его иглой.
(Так что ж меня гнетет?)

В пещере сухо и темно,
В кустах плакучих — щебет,
Канал с бурлящею волной
В теснине мчит по щебню.

Нельзя быть суше и просторней,
Нельзя быть беспросветней.
Что в бухте — в тьме потусторонней?
Слова и мысль — запретны.

Король придержит деловито
Коня. Здесь крутизна.
И хочется веселой свите
Кататься по волнам.

Смеясь, с горящим взором, шумно,
Средь валунов — вперед
Плывет ватага, лис разумный
Пред кораблем плывет.

И видит лис пещеру — стражем
Ей страх, но нет уж сил,
Кольцо трет шею. Лис отважный
В пещеру храбро вплыл.

Желая сбросить здесь оковы,
На сушу вышел лис,
Но вопли ужаса сурово
И стоны раздались.

От голода он въелся в мякоть
Тугого апельсина
И услыхал: стал кто-то чавкать
Глотать и есть обильно.

Забыв надменность всю, король
Меч обнажил могучий:
«Кто хочет есть — идти изволь
В сраженье! Белоручки!»

Исполнись мрака и печали!
Вот слышишь: бьются туши,
Мечей удары, взвизги стали
И приступы удушья!

Несли, тащили и толкали
Добычу из пещеры.
Лишь крохотную долю взяли,
Набивши дичь без меры.

А ливень лил как из ведра
Клубничным джемом [1] Т. е. джемом без ведра. Обратите внимание на красоту рифмы. , но
В курятнике стоит жара,
Молотят — прям гумно!
Два молодца — горят сердца —
Тела их дышат паром.
Раскалывать старинный пень на жерди в птичник
им не лень —
В минуту сто ударов [2] В ритме — удар и еще две трети удара в секунду. .

Закончен труд — и вот покорно
Садится птичка на яички —
Но не хотят яиц с беконом [3] Во всяком случае, пока курицу не нафаршировали яйцами, что нежелательно.
Два парня. (Дивно непреклонны!)

Она все оглядела,
Чтоб видеть: яйца целы!
Потрогала соломку:
Не слишком она ломка?
Обошла домишко [4] Куриный домишко. :
Боясь, ах, нет ли мышки!
Затем решила сесть
Тихонько на насест,
Сперва она поджала лапки.
Ведь катятся яйцо и время в старость,
«И сладкое все меньше сладко»,
А мать украдкой выпускает чары [5] То есть коготок и клювик. :
Пусть каждый себя четко выражает [6] Разит во вне, то есть истекает собственной сущностью. ,
Но как «убоги выраженья», —
Сказал поэт, не все ль равно мне кто.
Кто ж он? Других вопросом озадачьте.
Скажу, хоть факт сей и невзрачен,
Что он парламентские пренья
Не посещал, когда б иначе,
Он быстро б изменил сужденья,
По-совьи ухая, издав шипенье.
Но его имя так прозрачно!
Оно не ваше, не мое — вот что!