Мария Вега - Ночной корабль - Стихотворения и письма

Вот уже близко фатальное число Вашей защиты – 5 апреля. Будем мысленно с Вами, особенно крепко. Тут-то и пригодится моя телепатия. С ней всё новые сюрпризы. Когда звонит (раз в месяц) скучнейший Шер из Нешателя, я сразу его «вижу» и ни за что не подхожу к аппарату, – не из-за антипатии, а потому что, если он начнет говорить, то проговорит целый час. Прошу мужа ответить. Не ошиблась ни разу. Представьте себе, однако, что адская машина Шера – помните рога и резинки? – оказалась совсем не бредом, что ею заинтересовались крупные специалисты, построили ему окончательную модель, образовали акционерное общество для эксплуатации, что теперь наш Шер катается в автомобиле, говорит о миллионах и скромно говорит, что стер в порошок все двигателя мира. Вот видите, и в нашей «земной глуши» (по Вертинскому) не без курьезов.

Пространство и время! Мы с Вами не станем их укладывать в шеровские резинки и пружинки. Вы правильно (потому что по-нашему) говорите об относительности понятий о времени. Для меня его нет, Пушкин тут, рядом, и то, что по себе оставили импрессионисты, гораздо живее и ближе в моем «сейчас», чем физически живые, когда должали хозяину мастерской и пили плохое французское пиво в кабачках Монмарта.

Желаю Вам, как говорили наши деды, ни пуха, ни пера 5-го апреля, несмотря на относительность времени, сверю часы с московскими и буду к Вам переноситься, а пока обнимаю, целую и, как всегда, жду писем.

Ваша Вега

19.

28 апреля 1971

Дорогой наш кандидат!

Поздравляем, поздравляем! Как хорошо, что Вы побили раз­новидность горынычей – всех оппонентов, с их дикими протеста­ми! Всё хорошо, что хорошо кончается!

Я отчаянно запаздываю с письмом, всё кругом несется вскачь, хлопот полон рот… Когда-то мне привелось побывать в Англии, где в семье англичан, меня пригласившей, была одна гостья, пожилая индуска, пленившая меня тем, что слушая однажды общий разговор, засмеялась и сказала: «Отчего вы всё куда-то торопитесь? Ведь, торопясь, вы не успеваете жить. Мы многому от вас, европейцев, научились, но если бы только вы смогли у нас поучиться не спешить». Я по природе не из спешащих, но жизнь, как нарочно, спешит за меня, и меня втягивает в спешку, как пылесосом.

А часы бегут и бегут… Как ни странно, а половина первого ночи и, кажется, я сварю себе два яйца! Целую Вас крепко, утром опять буду читать Ваше письмо!

29 апреля

Встав с петухами, соблазнилась моей недвижущейся книгой, уселась к любимому окну, а книга была заложена частью Вашего письма, и я сразу попала на зимние Монмарты Утрилло, так наизусть знакомого. Кстати, Монмарт вполне соответствовал тому, что я так медленно читаю. Вот мне и захотелось рассказать, почему я плаваю, как рыба в воде, среди всевозможных художников всевозможных школ. Дело в том, что я не один год работала в мастерской репродукции картин больших мастеров. Это не были копии, а отпечатанные в точном колорите и в большинстве случаев точного размера литографии, которые специальным составом надо было превращать в масло, воспроизводя не только густоту, глубину, но и каждый штрих, вплоть до волоска, иногда присохшего к холсту. Техника этого дела была вначале нелегкая, но к концу шестого месяца я стала «у хозяина» лучшей работницей и на мне лежали самые трудные вещи. Когда такая картина была готова, ее нельзя было отличить от оригинала, и заказы получались со всех концов Европы, даже Америки, так как, хотя и за высокую цену, но всё же не за миллионы, люди охотно покупали Коро, Манэ, Брейгеля, Ван Гога или Филиппо Липли. Приступая к тому или другому художнику, надо было на месте, в Лувре или Люксембургском музее, тщательно изучать манеру, «почерк» автора, разработку каждого выпуклого пятна и т. д. Насколько я помню, на мою долю пришлось за год около пятидесяти Ренуаровских дам с зонтиком, и, конечно, я по моим милым мастерам не переставала учиться, всё больше и больше понимая их. Так было и с Утрилло. Часто бывает, что рассматривая какой-нибудь альбом репродукций, я говорю: «Это я делала двенадцать раз, а это двадцать», и многие могла бы повторить с закрытыми тазами. Эта работа была в моей жизни единственно интересной, и я иногда жалею, что ее больше нет. Так увлекательно было сидеть целыми днями, а то и ночью, в тесном общении с любимыми мастерами. Иногда все-таки нестерпимо тянет к кисти… Но живопись сейчас стоит таких денег, что становится страшно при виде выставленных цен на самые простые тюбы красок, а тюбик желтого хрома стоит дороже пары туфель, и с ним одним далеко не уйдешь. Вероятно, поэтому наши заумные художники и производят какую-то чугунно-серо-белую размазню, на «космические темы», что единственно доступные краски, это белила и черная жженая кость. Как обстоит вопрос красок у вас? Мне это очень интересно…