Всколыхнули Вы во мне Утрилло и монмартские переулочки, и, знаете, я рада, что больше их не вижу: они, как и весь незабываемый Париж, стали теперь Атлантидой, и лучше унести в памяти живое лицо, которое знал и любил, чем найти раскрашенную маску… Также не хочу я видеть Рим, к которому всегда рвалась. Михаил Максимилианович очень увлекательно говорит об Японии, в частности о городе Осака. Отец говорил об Японии с влюбленной улыбкой, и я всю жизнь так ее чувствовала, будто сама там жила, а тут недавно видела Осака в кино и была рада, что муж со мной не пошел. Это были американского типа бетонные коробки в 25 этажей, банки, бары, машины, машины, машины и девушки в «мини», похожие на худеньких обезьян. Я сидела перед этой вновь застроенной Атлантидой и вспоминала стихи очень сильного поэта, Алексея Масаинова, всегда писавшего про Японию:
Чайный домик легок и светел,
Пахнет сливой и чай согрет…
Поиграй мне на длинной флейте,
Ойя-сан, Вишневый Цвет…
Теперь Ниппон, звезда островов тоже – царство машин, рекламы и серийного производства.
Не хочу я больше и в Венецию, отравленную и до последней щели забитую туристами.
Даже то прекрасное, что удалось повидать в разных странах, мне уже ничего не говорит, если и сохранилось. Был в моей жизни день, когда я ощутила себя настолько пропитанной и пресыщенной готическими соборами, что перестала их видеть. Только снаружи, как часть пейзажа, они еще что-то говорят, но тут уже первое место принадлежит не им, а освещению, соотношению тонов, пропорциям. Только Россию, такую неизведанную, такую необыкновенную, я была бы готова пешком исходить и на это нехватило бы длинной жизни. Меня на импрессионистов заманить невозможно: всем им предпочту московский переулочек, тоненькие осенние деревья, огромное московское небо.
Вчера была приятно обрадована: зазвонил телефон и сообщил: "С вами будет говорить Москва». Это была Ксения Александровна, моя верная Киса, которая нащебетала в трубку много и веселого, и грустного, а на меня из трубки ощутимо дуло ветром апреля от Москвы-реки…
23 мая!!!
Дорогая моя Светлана, Вы можете придти в самый глубокий ужас от этого странного письма, в котором я, как в комической опере «Вампука», твержу на разные лады: «Бежим, бежим», а сама всё ни с места. Так много за это время произошло, что немудрено спутать календари. Во-первых, рожа на ноге Михаила Максимилиановича, что совсем невесело, а при диабете и вовсе мрачно. И вот, среди всяких метаний, я ухитрилась так порезать палец свеженаточенным огромным кухонным ножом, что в первую минуту посмотрела, не упал ли палец под плиту. Он мне, найдясь не под плитой, а на месте, всё же долго мешал не только писать, но и жить.
Наша весна за это время стала очень неуютной: свинцово-серая, тяжелая, с ежедневными грозами… Два дня в саду пышно цвела сирень, чтобы на третий осыпаться серенькими червяками.
Вот Вы и имеете представление о минорном тоне моей жизни и понимаете, конечно, что так же, как я в Вашу жизнь, так и Вы в мою вошли, об руку с Аленой, неотъемлемо, и что Вы всегда со мною, но бывают периоды, когда можешь только молчать. Молча, я непрестанно себя поддерживаю Вашим милым, родным светом, и всегда знаю и буду знать, что где бы Вы ни были, «рожденное не может умереть», когда оно действительно родилось, а не вообразилось. «Я не в гостях у Вас, я дома в стихах, давно обжитых мной» – написали Вы однажды, вот и вошли в мою судьбу, как домой, в то время, как я прочно уселась в Вашу. Стукну ли я об стол плиткой шоколада, или просто рано утром, когда из-за сада видится рассвет, посмотрю на светлеющую полоску неба и тихо скажу: «Светлана!», как исчезнут препятствия, сотни километров, годов и пр.
У меня когда-то был рассказ, который я потеряла, но всё собираюсь восстановить, начинавшийся с того, как страшно знать что вас никто не ждет ни на одном вокзале, ни в одном городе. Я очень хорошо это знаю, много лет к этому привыкала и не привыкла Постепенно уходили из жизни все милые лица… Унылый парижский вокзал был когда-то гостеприимным, потому что поезда ждал отец, и сам вокзал, и дождь, и мокрый асфальт особенно пахли, – знакомо и по-домашнему, когда мы ехали в такси, а отец, волнуясь и еще не зная, что сказать, находил что-то вроде: «Ты будешь пить какао?», и мы оба смеялись, потому что он всегда забывал, что я не люблю какао, но в те минуты приезда даже какао приобретало приятный вкус и, казалось, уже поджидает, дымясь под лампой… Потом ничего не стало и все станции земли опустели. Единственная фантастически прекрасная встреча была только с Михаилом Максимилиановичем, в аэропорте Флорида, тропической ночью, и тут вернулось даже детство, со всеми его переживаниями приезда домой. А теперь, когда ни его, ни меня никто нигде не ждет, подумайте только, какое тепло этих долгожданных встреч дает нам Родина!
Читать дальше