Александр Величанский - Под музыку Вивальди

Отраженья дерев
коренятся в земле.
Но пленительных дев
заземлить не удастся:
не поймешь, не затмишь,
и, как пламень – в золе,
отражали мы лишь
их минутные страсти.

Про милых дам
сказал я без затей,
своим страстям
бесстрастью ль – потакая.
Я слишком плох,
чтоб не любить людей —
кому же впрок
взаимосвязь такая.

Подземная нимфа, газету сложи:
пора подниматься – сначала на землю,
затем по ступенькам в автобус, где зело
толкают, затем уже – на этажи —
всё выше – пусть лифт отказался от роли —
а там еще выше: встав на табурет,
возвысить газетою гору газет,
растущую на антресоли.

То ли дело: среди ночи,
когда неба нет —
очевидны многоточья
звезд или планет.
День, и снова небо тонко,
а за небом там —
что – никто не знает толком
из господ и дам.

Гол король от веры в перья,
в мантию… А сброд,
сброд стыдится лишь неверья
своего: грядет
царь в парче!.. Пацан-козявка
вякнул: «Гол король!»
Но царю не стыдно – зябко,
только зябко, голь!

Человек, как волк обложен
небылью своей.
Как клинок, тебя из ножен
я не выну. Лей,
лей любовь, вино, понеже
льется. Но по мне —
ты лишь небылью своей же
стиснута, а не.

Мы, как сплетни, пересуды
сообщались, как сосуды
силой пустоты,
в нас зиявшей – рты,
пальцы, нервов многоточье…
Колбочки часов песочных:
как их не верти,
срок один в них – ты.

Хоть отъявленною явью,
как стеклом литым.
я и сдавлен, всё же я в ней —
как в сосуде джин —
блики пылью вековою
поросли, как мхом…
Что мне явь? – а мне б: на волю
из нее тайком.

Сообщилось судно течью
с вечностью пучин.
Но морские волки, те что
знают, что почём —
судно кинули, и, судя
по всему – спаслись.
Терпят бедствие на судне
только стаи крыс.

В чем сосудов сообщенье? —
в том ли, что ни коей щелью
не пренебрегла
влага спрохвала?
В том ли, что чекушку, скажем,
мы до дна допьем
и ее наполним нашим
недобытием?

Уходите без оглядки!
Состраданья соль,
даже если слезы сладки,
каменеет… Боль
не застынет изваяньем
ваших, что ль, особ —
не имея очертанья,
станет соли столп.

Звук, я чист перед тобою,
при моих грехах —
кто нас разольет водою
хоть на вздох и прах?
Безъязыкая музыка,
что тебя я без? —
атмосферы ль синей зыбка
или мрак небес?

Близ холма, что всем известен
как гора Парнас,
я бесхитростных овец и
коз убогих пас.
Крючковатым был мой посох —
им – единый мах —
я ловил ягнят и нес их
в гору на руках.

Было как-то ненароком
утро, но не дня.
Провода набрякли током.
Транспорта возня
началась. В кофейной гуще
ощущений, плеч
всяк душе своей грядущей
двигался навстречь.

Зренье видит всё заранье.
Вкуса уксус лишь —
блажь. Беспало осязанье —
душ не заголишь.
Высечен из глыбы запах
тлена. Слух оброс
страхом. В порах полосатых —
ухо, горло, нос.

Кладбище желтее птицы
райской. Листопад
средь крестов, оград
пал навеки ниц он.
Выше тишины,
обнаженней Божья страха,
как восставшие из праха,
дерева черны.

Ради боли утоленья,
втаптывая в грязь
грешных нас (в свои творенья),
станут, открестясь,
воспевать решетки, нары
и параш дерьмо —
кто на родине Эдгара,
кто в краю Рамо.