Александр Величанский - Под музыку Вивальди

Да, когда-нибудь, когда не
станет горя и утрат,
всё внезапно явным станет —
тут узнает в аккурат
жалкий раб бумажной дести,
что за месть в себе несет —
что когда-то было детство
и младенчество…
и всё.

У всякого – своя полынь.
Всему своя полынь.
Простимся ныне навсегда
и сразу отболим.
У всякого – свой сонный мак.
Всему свой цвет и сон,
былого хлеба лебеда
и свет, и мрак…
и всё.

Прощай шиповник, и жасмин и навсегда
прощай, смородины колючая ограда,
крыжовник, яблони в цвету, и навсегда —
рябина и береза у ограды.
Прощайте ирисы, тюльпаны, водосбор,
пионы, лилии и флоксы, и навеки —
большие маки… и огромный мир,
давящий на смородинные ветки.

Живая ограда
живет до поры.
Под снежные груды
уходят дворы.

Над твердью могильной
летят под уклон
раскосые крылья
окрестных ворон.

То ветер на свечку
слетел с высоты.
И в зимнюю спячку
впадают кусты.

Смородинных веток
тончайший узор
не сдержат вовеки
подобный напор.

В дому запоздалом,
в древесной тиши
не стало, не стало
теперь ни души.

Вкруг жизни, вкруг сада,
его детворы —
живая ограда
живет до поры.

Провал и безопорье, и дыра,
в бессмысленном пространстве злая точка —
преображенье завтра во вчера,
когда цветок узнает точно,
что восходить ему пора,
когда почует срок тугая почка,
когда трава надумает вставать,
а птицы – время точно обозначить.

Что нас окутало кругом?
Что нас преследует и душит?
Ребячья простота присуща душам,
а мы не ведали о том.

Мы вновь приедем в этот дом,
построенный его трудом.
Там сруба запах сладкий
и сад его посадки.

И по следам его следов
тропинкой узкой вдоль кустов
рябины черноплодной
пройдем мы в дом холодный.

То будет осенью: денек
сентябрьский будет одинок,
как эта тропка лисья,
смешав следы и листья.

Крылечко скрипнет. Стукнет дверь.
И одиночество теперь
в бревенчатом затворе
уже почти что горе.

Так выйдем в сад повеселей:
следы и листья на земле,
и каждое растенье —
его поминовенье.

В саду становится видней,
насколько крепче и вольней,
чем наш удел непрочный,
дыханье этой почвы.

Деревьям ли мерещится война?
земле ль понять людские разногласья?
Судьбе-молчальнице видна
земля, исполненная ясного бесстрастья:
ее парные зеленя,
наплывы или удаленья,
в беспечности ее огня —
рачительное тленье…

И углубляясь в грунт на штык,
побег грядущий прививая,
вне человечьей суеты
мы в этом мире пребываем.

Утра дачного туман.
Тени хороши.
Распечатанный тюльпан
на столе лежит.
Вы из запредельных стран
получили днесь
распечатанный тюльпан —
дорогую весть.

Тропинка малая в клубничной толкотне,
впитавшая в себя песок и гальку,
сама вернется поутру ко мне,
сама вернется поутру ко мне,
какою б я не обернулся далью.

В лесу сиротливом
есть высохший пруд.
Лопух и крапива
на взгорье растут.

Лопух и крапива —
житейский сорняк —
в лесу сиротливом,
где хвоя да прах.

Не знает окрестный
заброшенный люд,
чей век безвозмездный
окончился тут

и чье здесь когда-то
дымилось жилье,
куда без возврата
исчезло живьем.

В лесу беспечальном
поляна и пруд
нечайно, случайно
на вас набредут —

былого истома,
томление лет —
те вязы вкруг дома,
которого нет.