Дилан Томас - Собрание стихотворений 1934-1953

Бормочешь о весне? Смотри, не раздави

Яиц, в которых дозревают петушки,

Не заколачивай как двери времена,

У каждого из них – особый, свой наряд,

Четырехплодно всё – хоть осень, хоть весна,

У красноглазых рощ ты, фермер, семена

Посей! И на морозе связи всех времен горят!

Так будь отцом, творцом хоть землям Вельзевула,

Но не пускай ростков из семени ночей,

Из мудрости совы: власть гоблинов минула!

Построй ограду ребер для земли своей,

От голосов людских до ангельского хора

Во всё примешан глас поющих облаков,

Пусть из глубин души звучит и мандрагора!

Ты сущность женская, вертись кольцом морей,

И не грусти, когда я всей душой моей

Прочь от земных любовниц – к воле в тех морях:

Любовь дрейфует на пиратских кораблях,

Средь лукострельных птиц играя телом голым,

Пусть постоянства нет, – оно мешает мне,

Взлетая и крича, быть петушком веселым!

О Ты, кто дал морям их вечный цвет и вид,

Чья длань моих собратьев глиняных творит,

Создав ковчег небес, свой образ и подобье,

Ты поселил в нем их несчетных при потопе,

Прославлен картами неведомых земель,

Мир сделай из меня, – ведь я же создал твой

Из человечьего веселого подобья!

Рука подписала бумажку – и город сдан.

Пять властных пальцев даже воздух обложили налогом,

Удвоили количество трупов, разорвали страну пополам,

Эти пять королей покончили с королем-полубогом.

Мощи полна рука поэта, хоть слабее слабых плечо,

Хоть судорогой сведены в известковом огне

Суставы пальцев, держащих гусиное перо,

Покончившее с убийцами,

покончившими с разговорчиками в стране!

Рука подписала договор – и страну лихорадит нервно,

И голод, и саранча, и все прочее – тут как тут,

Власть всемогущей руки над человеком безмерна:

Стоит накарябать имя – и свободу твою отберут.

Пять королей мертвых пересчитают. Но излечить не смогут

Струпьев на ранах, да и по голове не погладят.

Рука управляет жалостью, рука управляет Богом:

Рука – бесслезна.

Вспыхнет прожектор –

увянет фараона священный лик,

Пойманный в восьмигранник странного света.

Запомни его, малыш, запомни за краткий миг,

Пока не исчезла таинственность эта,

Пока черты, в той, привычной им тьме,

Еще кажутся созданными из реальной плоти,

Хотя при этой вспышке, при рукотворном дне

Вянущий цвет тех губ уходит, уходит…

И вот бесконечные размотавшиеся бинты мумии

Обнажают призрачность многовекoвой кожи…

Меня учили когда-то сердцем думать,

Но дурным беспомощным поводырем

Было сердце, – да и голова тоже.

Меня учили и пульсом думать. И с ним вместе

Торопить жизнь так, чтобы всё – бегом,

Так, чтобы даже крыши ферм не стояли на месте.

И я на бегу вызов бросаю всем временам.

Я тот невозмутимый археолог, чья борода

Подставлена египетским сумасшедшим ветрaм.

Предания всех времен в мою жизнь вплелись.

И грядущим векам тоже, наверное, предстоит…

Мячик, который когда-то в парке я кинул ввысь,

До сих пор еще не вернулся, еще летит.

Как мечтал я удрать подальше

От непрестанных выкриков страха,

От шипенья потертой фальши,

Звучавшей страшней и страшней,

Когда заваливались мои вечера

За холмы, в глубины морей.

Как мечтал я подальше смыться

От приветствий, прилипших давно к ушам,

От призраков, которые в воздухе кишат,

От призрачных теней на страницах,

От звонков, от записок, от хождения по гостям...

Я мечтал удрать, но боюсь того,

Что какая-то свежая, весенняя жизнь

Может вылупиться, словно из лопнувших почек,

Из шипенья старой потертой лжи -

И в небо искры взовьются с треском,

А я останусь - полуслепой,

И со мной будет тот же страх ночной,

Да поджатые губы над телефонной трубкой.

Да приподнятая шляпа, что над волосами дрожит,

Нет, уж лучше бы смерть, пролетая,

Случайно задела меня крылом.

Только так я был бы уверен в том,

Что умру не от полуусловностей, полулжи.

«Сгрызи же последнее мясо с костей,

Пей из двух молочных холмов

Суть жизни! Помои – и те не пролей,

Пока груди жизни не стали дряблей

Тряпок, а ноги – сучков кривей,

И не тревожь гробов,

Ну а если и женщина стала как лед –