Владимир Маяковский: Том 9. Стихотворения 1928

Я в «Рабочей»,
      я в «Газете»
меж культурнейших даров
прочитал
       с восторгом
         эти
биографии воров.
Расковав
       лиризма воды,
ударяясь в пафос краж,
здесь
     мусолятся приводы
и судимости
        и стаж…
Ну и романтика!
Хитры
   и ловки́,
деньгу прикарманьте-ка
и марш
   в Соловки * .
А потом:
      побег…
         тайга…
Соблазнен.
     Ворую!
        Точка.
«Славное мо-о-о-ре * ,
Священ-н-ный Байкал,
Славный кор-р-р-рабль,
Омулевая бочка…»
Дела́,
      чтоб черти ели вас!
Чем
  на работу злиться,
пойду
       вором,
          отстреливаясь
от муров *
       и милиций.
Изучу я
   это дельце.
Озари,
   газета,
      лучиком!!!
Кто
  писателем в отдельце —
Сонька
   Золотая ручка * ?
Впрочем,
       в глупом стиле оном
не могу
   держаться более…
Товарищи,
     для чего нам
эта рокамболия * ?

Чернеют
      небеса — шалаш.
Меняет вечер краску.
Шел снег.
     И поезд шел.
            И шла
ночь к Новочеркасску.
Туман,
   пятна.
Темно,
   непонятно.
С трудом себя карабкал
по ночи…
     по горе ли…
И что ни дом —
          коробка,
черней, чем погорелец.
Город —
идет в гору.
Но лишь
      взобрался город-оборвыш —
тут тебе —
     площадь,
             ширь —
            собор вишь!
Путь
     до небес
      раздели́ пополам —
дотуда дойдут купола!
А за собором
          средь сора и дерьма,
эдакой медной гирей,
стоит казак,
      казак Ермак * ,
Ермак —
      покоритель Сибири.
Ермак не один:
из ночи и льдин
встает генерал Каледин * .
За ним другие.
      Из снега и тумана,
из старого времени клятого
скачут по улице,
          по улице атамана
Платова * .
Мчит на рысях
         «краса Расеева»!
С-под шапок свисают пряди.
Може, едет и дед Асеева * ,
може, и мой прадед.
Из веков
      испокон,
будто снова
        в огонь,
под бубны
     и тулумбасы —
трется конь о конь,
золотится погон,
и желтеют
     на ляжках
         лампасы.
Электро-глаз
         под стеклянной каской
мигнул и потух…
        Конфузится!
По-новому
     улицы Новочеркасска
черны сегодня —
        от вузовцев.
И вместо звяканья
        сабель и шпор
на дурнях
        с выправкой цапли —
звенит
   комсомольский
            смех и спор
да мысли острее сабли.
Закройся,
       ушедших дней лабаз!
Нет
  шпорного
      диня и дона.
Ушли
      генералы
         в бессрочный запас, —
один на Кубани сияет лампас —
лампас голубой
         Волго-Дона.

Распознать буржуя —
         просто
(знаем
   ихнюю орду!):
толстый,
      низенького роста
и с сигарою во рту.
Даже
    самый молодой —
зуб вставляет
      золотой.
Чу́дно стрижен,
          гладко брит…
Омерзительнейший вид.
А из лы́синных целин
подымается —
      цилиндр.
Их,
 таких,
    за днями дни —
раздраконивал
      Дени * .
А буржуй —
        завел бородку
(зря соваться —
         нет причин),
влез,
    как все,
        в косоворотку
и почти
      неотличим.
Вид
 под спе́ца,
         худ с лица —
не узнаешь подлеца.
Он вшой
       копошится
            на вашем теле,
никак
     не лезет
      в тузы,
гнездится
    под вывеской
          разных артелей,
дутых,
   как мыльный пузырь.
Зал
 парадных
      не любит он,
по задворкам
      ищите хвата.
Где-то он
    закупает лен,
где-то
     хлеб
    у нас
      перехватывает.
Он лавку
       украсит
       сотнею ваз…
Куда
    государственным органам!
В такую
   любезность
           обсахарит вас,
что вы
   прослезитесь растроганно.
Не сам
   штурмует,
       тих да хитёр,
сначала
   движется
       парламентёр:
он шлет
      в канцелярский за́мок
своих
   расфуфыренных самок.
Бывает,
   раскиснет партиец иной:
— И мне бы
       влюбиться
             в звезду из кино! —
мечтает,
      ничем не замаран…
А частник
    встает
       за его спиной,
как демон
    сзади Тамары.
«Не угодно ли взаймы?
Что вы?
   Ах!
    Сочтемся мы!..»
И идет
   заказ
       на сии дрова
в артель
   гражданина Сидорова.
Больше,
      Сидоров,
подноси
      даров!
И буржуй,
    от чувства великого,
из уральского камня,
         с ласкою,
им
 чернильницу с бюстом Рыкова *
преподнес
    в годовщину февральскую.
Он купил
    у дворника брюки
(прозодежда
        для фининспектора), —
а в театре
    сияют руки
всей игрой
    бриллиантного спектра.
У него
   обеспечены рублики —
всем достояньем республики.
Миллионом набит карман его,
а не прежним
      советским «лимоном» * .
Он мечтает
    узреть Романова…
Не Второго —
      а Пантелеймо́на * .
На ложу
   в окно
         театральных касс
тыкая
     ногтем лаковым,
он
     дает
   социальный заказ
на «Дни Турбиных» —
            Булгаковым * .
Хотя
 буржуй
       и лицо перекрасил
и пузо не выглядит грузно —
он волк,
   он враг
         рабочего класса,
он должен быть
         понят
         и узнан.
Там,
 где речь
        о личной выгоде,
у него
      глаза навыкате.
Там,
 где можно пролезть
          для своих нажив,
там
 его
   глаза — ножи.
Не тешься,
    товарищ,
          мирными днями.
Сдавай
   добродушие
          в брак.
Товарищи,
    помните:
          между нами
орудует
   классовый враг.