Василий Бетаки - За полвека

Только, только, только, только так —

Пустяковая расплата за тобой?

Погоди, не веселись — Вспомни всё и оглянись,

И раскаянье навалится горой…

Пусть орган под самый свод возносит боль —

Я взметну тоску людскую до звезды!

Пусть врага зовёт труба на смертный бой,

Я — бегу, смеясь меж бегства и беды.

Резкий голос мой не спутаешь ни с чем —

Неоконченная песнь надежд былых,

Издевательство над сущностью вещей

Скрыто в выкриках гнусавых струн моих!

День ли, день ли, день ли, день ли — день, да мой!

Кто послушает, а кто и прочь пойдёт,

Но останется за мной снова слово, если в бой

Рота пушечного мяса насмерть прёт!

Лира древних прародительница мне!

(О, рыбачий берег, солнечный залив!)

Сам Гермес не зря держал её в огне,

Мой железный гриф и струны закалив,

И во мне запела мудрость всех веков.

Я — пеан бездумной жизни, древний грек,

Песня истины, свободной от оков,

Песня чуда, песня юности навек!

Я звеню, звеню, звеню, звеню…

(Тот ли тон, о господин мой, тот ли тон?

Цепью Делос-Лимерик, звено к звену,

Цепью песен будет мир объединён!

327.

ВСТУПЛЕНИЕ К "КАЗАРМЕННЫМ БАЛЛАДАМ"

В КНИГЕ "СЕМЬ МОРЕЙ"

Гомер сломал и бросил лиру,

А песнь, что пели все края,

Он просто спёр на радость миру,

Пришёл и взял! Совсем как я!

Матросы, девки на базарах

В шуршанье ветра, волн, травы

Узнав напевы песен старых,

Смолчали — ну совсем как вы!

Что спёр, то спёр! Он знал, что знали.

Но ни контрактов, ни тюрьмы:

Все заговорщицки мигали,

А он — в ответ. Совсем как мы.

328.

ПОСЛАНИЕ К КНИГЕ "СЕМЬ МОРЕЙ"

Когда на последней картине земной выцветет кисти след,

Засохнут все тюбики и помрёт последний искусствовед,

Мы отдохнём десяток веков, и вот в назначенный час

Предвечный Мастер всех Мастеров за работу усадит нас.

Тогда будет каждый, кто мастером был, на стуле сидеть золотом

И по холстине в десяток миль писать кометным хвостом.

И не чьи-то писать портреты — Магдалину, Павла, Петра,

И не знать, что значит усталость, век за веком, с утра до утра.

И только Мастер похвалит нас, и упрекнёт только он,

И никого тогда не прельстит ни денег, ни славы звон,

Только радость работы на Новой Звезде: дано будет каждому там

Во имя Творца сотворить свой мир таким, как видит он сам

329.

БЛУДНЫЙ СЫН

Ну вот и пришёл я домой опять,

Так рады мне все: я с семьёй опять,

И всем-то я свой да родной опять

(Забыт и прощён мой позор!).

Отец созывает гостей на меня,

Тельца заколол пожирней для меня,

Но свиньи-то право милей для меня,

Мне лучше б на скотный двор!

А как я изящно одет, смотри,

Аж в братних глазах молодец, смотри!

Живя средь свиней, наконец, смотри,

Сам станешь свиньёй, или нет?

Ушёл я с котомкой, с худым кошельком

И хлеб жрал такой, что вам тут не знаком,

И слава-то Богу: мне в горле ком —

Чопорный ваш обед!

Отец мне советы даёт без конца.

Брат дуется, да и орёт без конца,

Мать Библию в руки суёт без конца,

Так хочется всех послать,

Дворецкий едва замечает меня,

И мой же лакей презирает меня.

Моральным уродом считает меня.

Ох, тошно, — не рассказать!

Пусть, всё что имел, я растратил, ну да.

Шиш нажил себе в результате, ну да.

И нечего мне показать им, ну да,

Но я ведь такой не один…

Твердят о деньгах, — тьма обид на меня,

Мол, жизнь прожигал, — сразу видно меня, -

Но только забыли, кто выгнал меня

За то, что я младший сын!

Ну, лохом и был, и казался я,

На ловких людей нарывался я,

Грошей распоследних лишался я —

Теперь — замани калачом!

Как холод и голод терпеть — я узнал,

Работать за жалкую медь — я узнал,

Со свиньями дело иметь — я узнал

Всё знаю теперь, что почём!

К работе своей я вернусь опять,

Но больше уж не попадусь опять,

И к вам уже не возвращусь опять,

Я сам себе господин!

Прощай же отец, долго жить тебе,

Мать, я напишу, может быть, тебе

Поверь, не хочу я хамить тебе,

Но, братец мой — сукин сын!

330.

ПРЕССА *

Скорей про море забудет моряк,

Артиллерист — про пушки,

Масон забудет свой тайный знак,

И девушка — побрякушки,

ЕрушалЮим забудет еврей,

Монах — господню мессу,

Невеста платье забудет скорей,

Чем мы ежедневную прессу.

Тот кто стоял полночной порой

Под штормовым рёвом,

Кто меньше своей дорожил душой,

Чем свежим печатным словом,