Но при чем же здесь девка бесстыжая —
Только знает глазами моргать! —
Та жемчужина – истина высшая,
Для нее-то живем мы,
Только ею и дышим,
Жаль, что нечего нам продавать!
У живущих по высшим законам
Очень часто с финансами туго —
Мы не делим харчи с Вавилоном,
Мы взаимно презрели друг друга.
Был сапожником некогда Бёме,
Жизнь он прожил сравнительно мирно.
Но в двадцатом столетье-дурдоме
Всё схватили гигантские фирмы.
И в тисках обувной индустрии
Вольным пташкам приходится круто.
Как мы жили в советской России,
Сторожа академинституты!
Трое суток, как ветер, кружиться,
Разглагольствовать о нирване.
На четвертые – развалиться
В проходной на протертом диване
(Съездив к ангелам в гости без визы,
Дабы скрасить свой скромный досуг),
И с блаженной улыбкою, снизу,
Созерцать докторов лженаук.
Крепкий чай из стаканов граненых,
Черный хлеб, увлажненный горчицей, —
Это трапеза посвященных,
И не каждый ее причастится.
Вот заветнейший миг наступает —
Как морозная ночь хороша! —
Други-ангелы снег отряхают,
И горит, не сгорая, душа!
В небе яблонькой райской заря
расцветает...
Ну а где-то,
В глуши непроглядных времен,
Кавалер де Грие
Безутешно рыдает
Над своей дорогою Манон.
И холодное тело хранит очертанья
Той души, напоенной огнем,
Чья цена равнозначна цене мирозданья,
И которой,
Как нас уверяют преданья,
Обладать можно только вдвоем.
Но когда же такое случалось,
Где отыщешь, в анналах каких,
Чтоб позорная жизнь увенчалась
Смертью чистой, как ризы святых?
Де Грие и Манон!
Вы должны нам ответить.
Разрешите сомненья, что мучают нас:
Неужели возможен
Между жизнью и смертью
Вопиющий такой диссонанс?
– Между ними такое бывает,
Что смутится рассудок иной:
Леденцовой сосулькою тает,
Восковою свечой оплывает
И единственной жизнью себя почитает
Смертный сон в колыбели земной.
Прожигатели жизни про это
Догадались при самом рожденье,
И не станут свои же мученья
Продлевать хитроумной диетой.
Наши радости – с привкусом яда,
В нашей дерзости – горечь бессилья.
За собою не помним вины,
И не надо
Ждать, чтоб мы у кого-то
Снисхожденья просили.
Так созвездья за нас рассудили,
Под которыми мы рождены,
И скопление звездной пыли
Излучает чадящие сны.
Если кто ненароком проснется,
Всё равно соскользает на заданный путь.
И единственный шанс остается —
Выше этих созвездий рвануть!
Чтобы в нас не успели вцепиться
Разъяренные Гончие Псы!
Разве жажда моя утолится
Этой малою каплей росы...
Небо-небо! О как же ты страстно
Любишь нас,
Наши речки-пруды!
Как твои отраженья прекрасны
В зеркалах этой кроткой воды.
А потом, с наступлением ночи,
На тебя бы глядеть да глядеть,
Целовать твои звездные очи
И бессмертной надеждой владеть.
«Фьоравенти-Фьораванти! [7]...»
Фьоравенти-Фьораванти!
Видишь – ангелы парят?
Фьоравенти-Фьораванти!
Звоны дивные звенят.
Поднимайся, собирайся, —
Начертал великий Бог
Итальянцу Фьораванти
Путь на северо-восток.
Через долы – через горы
Многотрудный путь лежит, —
Там, в груди глухого бора,
Несказанный город спит.
Одному тебе под силу
Чудный колокол отлить,
Что сумеет звонким звоном
Этот город пробудить.
Он проснётся, он воспрянет,
Он раздвинет темный лес.
Жадным взором он заглянет
В очи синие небес.
Дивный град, краса Вселенной,
Страх завистливых врагов.
Собеседник дерзновенный
Белопенных облаков.
Хлынет солнце спозаранку
В русла улиц-площадей —
Это ангелов стоянка,
Пристань белых лебедей.
Манассия – иудейский царь, четырнадцатый из династии Давида. Период его правления охватывает почти всю первую половину VII века до н. э. В IV Книге Царств (21, 11—12) о нем сказано: «...За то, что сделал Манассия, царь Иудейский... – так говорит Господь, Бог Израилев, – вот, Я наведу такое зло на Иерусалим и на Иуду, о котором кто услышит, зазвенит в обоих ушах у того...» Также у пророка Иеремии: «...Так говорит Господь: <...> отдам их (израильтян) на озлобление всем царствам земли за Манассию, сына Езекии, царя Иудейского, за то, что он сделал в Иерусалиме» (15, 4).
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу