И она уходила в Москву,
И громадные улицы
Сами
Приводили ее в те места,
Где люди молятся Богу,
Стоя молятся,
Сидя,
Опустившись на колени,
На разных наречиях, в разные дни,
В одеждах разных.
Одни распахнули настежь
Большие дубовые двери,
Другие в подвалах таятся,
При звуке шагов трепещут.
И все знать не знают чужих,
И своим не очень-то верят —
Но она входила как воздух,
И все ее принимали.
И каждый считал своею,
А почему – сказать не сумел бы.
Разве только душа его знала об этом,
Да язык был давно не в ладах с душою.
Ах как рано зимой в Москве темнеет!
Ах как рано зажигают
Фонари и окна!
Эта долгая темень
Для сердца слаще меда,
Потому что под нею
Затаился свет несказанный.
В заскорузлой земле,
Под серым снегом
Спят в беспамятстве
Золотые цветы и травы.
Божий голос, задохнувшийся
в каждом сердце,
Оживает навстречу тому,
кто умеет слышать.
В двух шагах от Москвы
Над оврагом стоял ее домик.
Было видно со станции всю ночь,
Как светит окошко.
И он всё ветшал,
И тело ее вконец обветшало,
И она рассталась с ними без сожаленья.
Много лет прошло с тех пор,
Но когда в Москве и под Москвою
Поднимаются травы —
Я знаю, она рядом.
А еще,
Когда приходит на сердце песня,
Что она мне пела однажды,
Проходя через поле на закате.
Эта песня о том,
Как Христос повстречал самарянку,
Принял от нее глоток воды студеной,
Отворил ей колодец с живой водою.
Ответ В. Д. Бонч-Бруевичу
на его вопрос к русским сектантам:
«В чем отличие вашей веры
от учения господствующей церкви,
а также от прочих направлений и сект?»
Мы не из тех,
Кто, Библию читая,
Снимает с полки тяжкий фолиант,
Узорные застежки размыкает,
И в тишине,
С размеренным благоговеньем
Путь долгий от стиха к стиху превозмогает.
Нет, мы не из тех,
Кто воду пьет коленопреклоненно,
Руками черпает за горстью горсть,
Чтоб жажду утолить.
Но мы —
Бросаясь ниц и распростершись на земле,
Лакаем Слово из пылающей реки —
И небо распустилось, как знамена
Над храбрыми из храбрых Гедеона.
Веди, о Господи, свои полки!
Старый человек,
Начальник округа Цзоу,
Овдовел,
Остался один на свете.
Стала жизнь печальной-печальной.
И задумал он жениться вновь,
И соседей
Попросил отдать за него их дочку —
Как расцветшая яблонька молодую.
Смущены были родители невесты.
Не решились отказать ему сами,
Обратились они к старейшинам
за советом.
Отвечали им старейшины царства Лу:
– Если старый возьмет молодую в жены,
Суждено непременно ей быть вдовою.
Округ Цзоу – ничтожный округ,
Тяжело придется вдове и сиротам.
И увидят светлые духи предков,
Что, безвинные, они страдают.
Ведь не царь он и не князь,
Человек из Цзоу!
Не по чину ему такая женитьба.
Но прекрасная как яблоня девица
Так отцу и матери сказала:
– Если бы голодный
Просил у нас хлеба,
Если бы зимою
Остался он без одежды, —
Каждый отломил бы
От куска своего половину,
Каждый своей одеждой
С ним бы поделился.
Но никто не может
Свою радость отдать другому,
Если душу и тело,
И всей жизни отмеренный срок
Не разделит с ним безвозвратно.
Мы могли бы глаза зажмурить,
Когда он пойдет мимо нашего дома.
Мы могли бы заткнуть уши,
Когда станет он в наши ворота стучаться.
Но у сердца нет глаз и ушей —
Как закрыть их сумею?
И не знаю, есть ли граница у сердца —
Где же поставлю ворота?
Даже если он скроется
под камнем могильным,
Не смогу я забыть о его страданье:
Буду слышать,
Как плачет его дух безутешный,
Что никто из живых его не любит,
Не поет ему поминальной молитвы,
Не готовит жертвенной пищи.
Ах, кто же, кроме сына,
Дольше всех об отце будет помнить? —
И она родила ему сына,
Чтобы род его на земле продлился.
А потом
Она родила ему дочку —
И наполнились медом пересохшие соты,
И забыл он о своих печалях.
Так земля, покрываясь цветами,
Забывает о зиме ненастной.
Но клонилось солнце на запад,
Покидало округ Цзоу,
Царство Лу,
И весь Китай великий —
День окончен,
И темная ночь неизбежна.
Так и память о нас,
И о тех,
Кто нас помнит,
Погружается в ночь,
Грозит исчезнуть во мраке.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу