Борис БЕССОНОВ (Пинчуков) - ХАЗАРЫ (Историческая поэма для устного чтения в трех частях )

И утолит палач и Каин
К убийствам низменную страсть.
И не простит Ежову Сталин
Ему подаренную власть.

Но!
Как и бек хазар когда-то
И сам умрет в урочный час.
И снова слуги каганата
На пьедестал поднимут нас!

Видишь? Бархатная книга...
Тихо!
Все в ней мертвецы.
Пали первой жертвой
Ига
Рода Русского отцы.

Дети, матери их, жены
Казнены
Иль съел их Голод.
Сорок лет шли похороны.
Торжествует серп и молот.

Есть на Белом море остров.
Там кровинушка моя.
Слышал я,
Что там не просто
Трудовые лагеря.

Перековывают веру
У детей там и монахов
Иноверцы изуверы
Пулей, голодом и Страхом.

Слыщишь,
Как звенят их цепи?
На страницах книги кровь!
Это маленькие дети
В самой страшной из неволь!

Тихо!
Не спугни!
Их души
Копошатся между строк.
Помолюсь,
А ты послушай,—
Вдруг ответит мне
Сынок?

Я шел норд-ост. Была зима.
Монахов вез в трюмах на муки.
Охрана мучилась от скуки.
И был мой пароход — тюрьма.

Я помню, был тогда обед,
Когда узнав координаты,
Мой замполит, брюнет пархатый
Мне в сургуче подал пакет.

Я вскрыл пакет. Там был приказ:
При рандеву открыть кингстоны,
Попам устроить похороны.
Эсминец встречный снимет нас.

Я каюсь! Молод был, бездумен!
Как молодые все — жесток.
Я сам открыл кингстоны в трюме
И ледяной впустил поток.

Команда села на баркас,
А я, как пишется в романах,
Про долг последний капитанов,
По судну шел в последний раз,

Я ждал, что паника там будет,
Когда раздался крик: "Вода!
Мы тонем, братия, беда!
Спаси, Господь! Спасите, Люди!"

Вдруг чей-то голос скорбно, строго
Призвал к причастию монахов,
Послушников, седых экзархов
Во тьме железного острога.

За ним завел второй монах,
И третий подхватил тотчас,
И редкой силы трубный бас
Запел торжественно в трюмах...

За нас молились в смертный час
В трюмах от носа до кормы,
В храм превратившейся тюрьмы,
В последний раз. В последний раз!..

Осел у парохода нос,
А хор молился все за нас...
Когда садился я в баркас,
Не подал руку мне матрос
И был какой-то жуткий смысл,
В том, что почуяв смертный час,
Спасаясь с судна, сотни крыс,
За мной попрыгали в баркас...

Водой залило первый трюм.
И стали тише песнопенья.
Молили морякам спасенья,
Воды перекрывая шум.

Потом умолкли во втором.
Но выводили: — Аллилуйя! —
Чему-то радуясь, ликуя,
Монахи в трюме кормовом...

Потом умолкли и они!
И только чей-то голос детский
Звенел:— Святой заступник. Невский!
Воспрянь! И Русь оборо...

Тут, словно лопнула струна!
Для русских — эта память — свята!
Их оыло — тысяча два брата
И миля восемьсот до дна... [8] Эту исповедь автор записал в 1972 году во Владивостокской церкви на Океанском проспекте (снесена в 1975г. ) со слов бывшего капитана, пенсионера, каявшегося в своих грехах и пытавшегося их замолить. Аналогичный случай имел место в Белом море, где была затоплена баржа "Клара" с заключенными СЛОНа (Московские новости, 43, 23 октября 1988г.) С 1935 по 1954 год капитан отсидел за "разглашение" этой истории в системе ГУЛАГ по статье "за государственную измену".

Он звал: — В последний, смертный час
Сплотимся, братия, в молитве,
С антихристом в священной битве,
Он губит тех, кто губит нас.

Их души ждет за этот грех
В геене огненной мучения!
Мы примем смерть, как искупленье.
Нас примет тот, кто судит всех!

Слепа, бездумна пламенная страсть.
И нет прощения без покаяния.
Нет Совести без наказания,
Преступна безответственная власть.

Кто к ней стремится властью демагога
Всем людям обещая рай земной,
И за него толкая в смертный бой,—
Тот метит за земле на место Бога!

Его мечта — стальная диктатура,
Перед которою весь мир дрожит.
И средство диктатуры — Геноцид,
В его игре — обычная фигура.

Как конкурента оттолкнет он Бога.
И назовет преступником святого.
А честь его — лишь звук, пустое слово,
А жизнь его — за власть свою тревога,