Борис Панкин - Новый Раскольников

Жизнь привидится иная
На излёте этой, но:

«Я тебя не вспоминаю,
Всё прошло давным-давно»

И казалось бы, откуда
Этот морок, этот бред?

«Умирай уже, покуда
Кроме этой — жизни нет».

ты будешь жить, ты будешь долго жить:
растить детей, варить супы и кашки,
стирать платки, трусы, носки, рубашки.
по выходным под пиво грызть фисташки,
уютом и покоем дорожить.

ты будешь жить, ты будешь жить всегда:
дарить подарки близким и знакомым
на праздники; не выходя из комы,
блюсти порядок в анфиладе комнат,
всё время чем-то важным занята.

я тоже буду жить, пока вода
из кухонного вытекает крана,
и зарастает ржавчиною ванна,
и покрывает плесень дно стакана,
и догорает давняя звезда.

сделавши харакири не плачут по
испорченному костюму кишкам наружу
недочитанному роману эдгара по
(рюноско акутагавы эдогавы рэмпо)
недослушанной композиции в стиле фьюжн

сделавши харакири глядишь вперёд
заново просветлённый как вечный ленин
видишь это вселенная вспорола себе живот
и из этой распахнутой ножевой
ласково приближаются чьи-то тени

всё наяву ты тоже наяву
как странно что я всё ещё живу
а значит постепенно умираю
под скрежет ежедневного трамвая
под щебетанье суетное птиц
под шелест недочитанных страниц
под сводки истеричных новостей
под голоса (не вовремя) гостей

всё наяву мы падали в траву
без разницы мгновенья или годы
вся жизнь как продолжение полёта
с высокого моста в глухую воду
в свинцовую осеннюю неву
как странно но я всё ещё живу

однажды лирика уходит
и остаётся ерунда
поэт пером впустую водит
туда сюда

стучит в открытые ворота
на грани бездны водку пьёт
дрянная в сущности работа
сизифов пот

впадает в неуместный пафос
в бессмысленное шутовство
казалось бы корпел старался
ан — ничего

выходит ночью на дорогу
невыносимо одинок
не нужен ни себе ни богу
ни так ни впрок

без цели тащится устало
в глухую сумрачную хмарь
где ледяная рябь канала
тоска фонарь

осень с шипением входит в дверь
поезда на Калище.
кому тождественна ты теперь?
какого резона ищешь
на Старо-Калужском своём шоссе
в сером бетонном доме,
чьё отраженье в твоём лице,
что тебе снится, кроме
птицы, что бьётся в твоё окно?
впрочем, мне всё равно.

осень. с шипением двери за-
крылись, сейчас поедем.
скрежет пронзительный, голоса,
волосы ярче меди
у девочки рядом сидящей, но
в жесте, неуловимо, —
ты. впрочем, мне всё равно.
в воздухе горечь дыма.
помнится, астры — твои цветы.
только это не ты.

осень. солнечный день. в окне
мимо — дома, деревья.
с чем мы останемся по весне,
в чём нас рассудит время —
мера и лекарь, палач и… чем
там его называют?
если совсем ничего — вообще,
даже твой облик тает.
если уже навсегда темно.
жаль — тебе всё равно.

…формально это всё не о тебе,
не про тебя.
про «а» и «б» сидели на трубе,
про тех ребят,

что проходили мимо через сквер
и дальше — прочь,
про солнце, что садится, например,
в глухую ночь.

формально эти строки ни о чём —
слова, слова.
в них неглубокий смысл заключён:
всё — дважды два.

история про белого бычка —
мура, баян
про жизнь, что так глупа и коротка,
как наш роман.

сначала тебя поднимут потом снесут
откинут заслонку закинут поленом в печь и
чади источая бурый густой мазут
палёной речи

в мерном рокоте прибоя
нет ни выдры ни бобра
только небо голубое
ровно то же что вчера

да медузы всех расцветок
переливами полны
от рассвета до рассвета
в мерном рокоте волны