Альфред Хаусмен - Избранные стихотворения

Какая буйная красота и сила! Какая натура! Мне верится, что я восхищаюсь этим отрывком полносердечнее и чувствую его глубже, чем Поуп, Джонсон или современники Драйдена, потому что я живу вне подземелья, в которое Драйден их заточил, потому что мои уши не находятся в счастливом согласии со строем хора заключенных, распевающих гимны в тюремной часовне, а могут воспринимать дикую музыку, живущую на каждой ветке в вольном мире, вне тюремных стен.

Нельзя сказать, что даже этот отрывок полностью выдержит такое сравнение. Когда я пью Бароло Ставеккио в Турине, мысль, что в Дижоне есть вино получше, нисколько меня не смущает, она мне и в голову не приходит. Но лучшее вино все-таки есть; и лучшую поэзию, уж не говоря про Мильтона, можно отыскать даже в том криво выросшем поколении, которое предшествовало Драйдену. Среди кучи мусора — Парнаса времен короля Карла — рассеяны крохотные алмазы еще более чистой воды. У самого Драйдена лучшие стихи — редко больше двух строчек и ни разу больше четырех — можно отыскать в его бесформенной и скучной ранней поэме «Annus Mirabilis».

Его великий преемник Поуп, чья «Илиада» явила соблазн фальшивого стиля прельстительнее любого произведения Драйдена и стала, по словам Кольриджа, «главным источником псевдо-поэтической манеры», хотя и распахнул широкие ворота для других, выведя их на торную дорогу к разрушению, всё же сам шел с ними недолго. Он понял, что истинное влечение его таланта было к сатире и диспуту, и последние двадцать лет своей жизни неизменно следовал этому влечению, не делая новых попыток полетать на аэростате и сообщая своим произведениям поэтические достоинства только в той мере, в какой они могли их принять. Поэтический дар Поупа был скромнее драйденовского, он пользовался, вместе со своими современниками, менее богатым словарем, его мастерство версификации, пусть в целом и более ровное, всё же не достигает блестящей живости лучших драйденовских вещей. Что приближает его к настоящей поэзии, так это подлинный внутренний пыл. Поуп мог подыматься до высот благородства, недоступных Драйдену, в его теле была эфирно-огненная частица — душа, а у Драйдена не было ничего, кроме куска глины. Но даже в элегии «Памяти несчастливой дамы» его огонь не без дыма: подлинность чувства не вполне оправдана естественностью и чистотой стиля.

Монахини не страдают в узких кельях своих монастырей29А, и восемнадцатый век, за исключением некоторого числа недовольных, был удовлетворен тем, что предлагали ему его первые поэты.

«Абсолютно излишне, — говорит Джонсон, — отвечать на однажды заданный вопрос, был ли Поуп поэтом, иначе как встречным вопросом — если Поуп не был им, то у кого еще можно найти поэзию?»

Ее, доктор Джонсон, можно найти у доктора Уоттса.

Эти простые стихи и бедные рифмы — поэзия выше Поупа. Еще ее, Сэмюэль, можно найти у твоего однофамильца Бенджамена, дерева той же крепости, [31] Отсылка к названию книги Бена Джонсона (Ben Jonson; 1573–1637) «TIMBER; OR, DISCOVERIES MADE UPON MEN AND MATTER…» («ЛЕС; или Открытия, сделанные в природе вещей и человека…»). Эта книга начинается со следующего латинского пояснения: SYLVA Rerum et sententiaruni quasi dicta a multiplici materia et varietate in iis contenta. Quemadmodum enim vulgo solemus infinitam arborum nascentium indiscriminatim multitudinem Sylvam dicere: ita etiam libros suos in quibus vari? et divers? materi? opuscula temere congesta erant, Sylvas appellabant antiqui: Timber-trees. Лес — Sylva — предметов и мыслей, состоит из множества различных материалов. Подобно тому, как мы обычно называем бесконечное смешанное множество деревьев лесом, древние авторы давали имя Sylva книгам, в которых были собраны и беспорядочно перемешаны небольшие вещи самой различной природы. что и ты.

Поуп, подражая этим стихам, не смог приблизиться к ним ближе вот этого расстояния: