Виктор Гофман - Любовь к далекой - поэзия, проза, письма, воспоминания

Мы с тобой их не встревожим, тихо двигая ладью,
Мы с тобой их видеть можем через светлую струю,
Мы посмотрим к ним, как смотрит любознательный камыш
И мы будем вместе, вместе — отчего же ты молчишь?

Ты боишься этих сосен на неровном берегу,
Близ которых мы проходим в засветившемся кругу.
Сосен, страшных и косматых, точно в черной бороде,
Наклоненных, обагренных, подступающих к воде.

Отойдем от этих сосен с бородами мертвеца.
Знаешь, мне лишь смутно виден облик твоего лица.
Ты сама едва видна мне, опираясь на корму, —
Знаешь, страшно, знаешь, страшно в этот час быть одному…

А теперь под лодкой пенье улыбающихся уст.
Закачался, зашатался над водою темный куст.
Струйки радостно забились там, где было все мертво.
То русалки уцепились телом цепким за него.

Знаешь, в юности когда-то я одну из них любил.
И на дно, на дно морское я за ней не раз ходил.
Тело все ее светилось влажно, как твоя слеза.
Прямо в душу проникали мне зеленые глаза.

Знаешь, вечером ходил я к ней на берег, в тростники
И лукавая являлась неприметно у реки.
Обхватив меня руками, закрывала мне глаза
И куда-то увлекала, где повсюду бирюза.

Знаешь, месяц у них больше и красней во много раз.
И у них он не заходит, как заходит он у нас.
А они тому не верят, я не знаю, почему.
И они всему смеются и не верят ничему…

Ты не слышишь, ты не смотришь, отчего ты всё молчишь?..
Как угрюма этих сосен обступающая тишь.
Месяц — красный и безумный, как пылающая медь.
Сядь поближе, чтобы в очи — мог тебе я посмотреть.

Мне тебя совсем не видно сквозь сгустившуюся тьму.
Весла точно прирастают, весел я не подниму.
Лодка стала неподвижно, точно врезалась в гранит.
За кустами кто-то дико, оглушительно кричит.

Знаешь, страшно, знаешь, страшно в этот час быть одному.
Ты теперь едва видна мне, опираясь на корму.
Месяц сделался краснее раскаленного угля.
Сосны, сосны подступают, бородами шевеля.

Разгорается и меркнет в волнах лунное кольцо.
Знаешь, у тебя чужое, не твое совсем лицо.
Я узнать тебя не в силах, ты другая, ты не ты.
Это дикое виденье. Это чуждые черты.

Это бред и наважденье, черных сосен заговор,
Но от сосен мы спасемся в поле, в поле, на простор!
Месяц пламенным пожаром исступленно запылал.
О, проклятая, уйди ты! Горе, я тебя узнал!

Ты опять ко мне вернулась в этот праздник, в эту ночь,
Чтобы вновь меня заставить безнадежно изнемочь.
Прямо в душу проникает мне ласкающийся взор.
Я беспомощен, как прежде. О, проклятье и позор!

Сосны тесно подступают, наклоняются к воде.
Мы погибнем, мы повиснем в их косматой бороде.
Возникает, потухает оживающая тишь.
Над водою протянулся любознательный камыш.

Луг золотистый,
Сонный и влажный,
Тихий, лучистый,
Как песня протяжный, Ты все такой же,
Как был и в раю,
О, успокой же Душу мою!

Сотни веков исступленною бурей
Мир сотрясали — и что ж?
Светлое царство прозрачной лазури,
Царство лазури все то ж,
Также над миром дрожат аметисты,
Никто их в корону не вплел королю.
Символ безбурности, — луг золотистый,
Влажно-лучистый, тебя я люблю.

Утром весь дышащий, сонный и свежий,
Нежно на солнце блестя,
С спуском зеленым зеленых прибрежий
Ты радостен, словно дитя,
Взорами ясными белых кувшинок,
Смеясь, ты на солнце глядишь,
Сколько росинок, сколько слезинок
Снова ему подаришь!

Но полдень становится душен,
Пьянит тревожной мечтой.
Как прежде ты солнцу послушен.
Днем золотым — золотой.
Лежу, созерцая безбрежность,
Едва приоткрывши глаза.
Весь мир — бирюзовая нежность,
Весь мир — одна бирюза.

Вечером тихим ты спелый и желтый
С огненно-красной каймой.
Вечер, как рад я, что снова пришел ты,
Ласковый вечер, ты мой.
Вот я, как слабый, поникнувший колос,
Больше борьбы не приму.
Сердце устало, сердце боролось.
Надо заснуть и ему.

Ночью ты бледный, дымчато-сизый,
Над тобою колдует туман.
Белые, влажные ризы
Протянулись от западных стран.
Но снова настанет рассвет бледно-алый,
Он будет такой же, как был и в раю,
Душа еле дышит, устала, устала,
Луг, успокой же душу мою!