Виктор Гофман - Любовь к далекой - поэзия, проза, письма, воспоминания

Пусть врывается ветер, бушующий, сильный,
Пусть врывается ветер в окно!
Пусть врывается ветер сюда, где могильно
И как в затхлой пещере темно.

Я – унылый пещерник, а теперь беззаконник, –
Погрязал в созерцательном сне. –
Я кричу, я на влажный вскочил подоконник:
Пусть врывается ветер ко мне!..

Проходил я безбрежность тревожных сознаний,
Я сознанья сплетал, сочетал без конца,
И в бреду погружений без просветов и граней
Был хаос искажений души и лица.

О, я ведал вбиранье соблазнов и бредов,
О, я ведал впиванье вещающих книг.
Потаенность внемирных обходов изведав,
Я к тревожности жутких сознаний приник…

И теперь не хочу, не хочу сознаваний.
Снова мир упоительно-нов.
Я хочу быть свободным для криков, для браней
И для солнечно-ярких пиров!

Я отброшу, смеясь, власяницу из вервий,
Ужас книжных, наваленных груд,
Под которыми тихо шевелятся черви,
Соработники злобных минут…

Ветер, веявший викингам, дружный варягам,
Направлявший всем смелым ладью,
Эти тучи идут неуверенным шагом. –
Дай им силу свою!

О, какое блаженство в полетных скитаньях,
От планет до планет средь безмирных пространств.
В роковых бушеваньях, в опьяненных свистаньях
И в срываньях враждебных убранств!

Ветер! Ветер! Мой вождь и союзник,
Ветер вольных сторон!
Я теперь беззакониях, я не узник, не узник.
Я свободе опять возвращен!

Пою предсмертные напевы
И дни последние живу.
И вас, смеющиеся девы,
На пир торжественный зову!
– И умереть-то без гримас ты
Не можешь, богохульный шут! —
О, женщины, которым часто,
Вслед убегающих минут,
Я до конца давал всю душу,
Ужель не кажется и вам,
Что смертью я своей нарушу
Заветы, данные мирам?..

Три дня мы будем править пляски
Вслед убегающих минут. —
Какие варварские маски!
Какой бесчинствующий блуд!
В сплетеньях жутко-незнакомых
Зажжем мы чадные костры —
И грянут в царственных хоромах
Мои предсмертные пиры!
И я, приговоренный в смерти,
Скажу властительную речь:
Не надо тлеть, о, верьте! верьте!
Но разом своевольно сжечь

Все, что судьба нам даровала,
В три дня все сжечь, все сжечь дотла.
Под визги дев, под шум бокала,
Под звон разбитого стекла!
Три дня продолжатся беседы
И исступленные пиры. —
Как ярки будут наши бреды!
Как жарки чадные костры!

— И умереть-то без гримас ты
Не можешь, богохульный шут! —
О, женщины, которым часто,
Вслед убегающих минут,
Все отдавал я, верьте! верьте!
Я горд еще и я живу,
Когда на пир, на праздник Смерти
Я вас торжественно зову!

Бог! Всемогущий Бог!
Я здесь, трусливый и бессильный;
Лежу, припав на камень пыльный,
В бессменном ужасе тревог. –
Бог! Всемогущий Бог!

Я прибежал к Тебе, неверный,
Чтобы в отчаянье упасть,
Когда почуял, Непомерный,
Твою губительную власть.

Среди разнообразных шумов,
Служа угодливой судьбе,
Метался долго я, не думав
В своём безумье о Тебе.

И вот теперь несу я, мерзкий,
Тебе позор своих скорбей.
О, как я мог, слепой и дерзкий,
Идти без помощи Твоей!

Смотри, я грудь свою раскрою –
Ты – Справедливый, и рази.
Я здесь лежу перед Тобою
И в униженье, и в грязи…

Но Ты услышишь вопль постыдный
И Ты ответишь на него…
Или меня совсем не видно
Оттуда, с трона Твоего?..

Царь! Лучезарный Царь!
Услышь же крики и моленья.
Смотри, в каком я униженье, –
Продажно-ласковая тварь…
Царь! Лучезарный Царь!

Мы видели остров русалок над пурпурной,
над бурной волной. —
«Приди же, приди, мой желанный!» — несказанной
рыдая мольбой.
Срывалось, томя, опьяняя с приотворенных, жаждущих губ.
Русалка, как небо нагая, пробиралась на черный уступ.
Другие висели и бились меж зигзагов обрывной скалы.
И в пляске пьянящей кружились, словно чайки морские белы.
Прибои звеня разбивались об их бедра и белую грудь. —
«Мы все здесь погибнем!», воскликнув, я в обратный
направился путь.