Виктор Гофман - Любовь к далекой - поэзия, проза, письма, воспоминания

О, милая, прости меня за мой невольный грех.
За то, что стал задумчивым твой непорочный смех,
Что вся смущаясь внемлешь ты неведомой тоске,
Что тоненькая свечечка дрожит в твоей руке,

Что ближе стали грешники, собравшиеся тут,
Ловящие испуганно зловещий ход минут,
Кладущие безропотно на грудь свою кресты,
Почуя близость вечности и ужас пустоты.

Как прежде ярко светит солнце
Среди сквозящих облаков.
Озарено твоё оконце
Созвучной радугой цветов.

Скользя по облачкам перистым,
Бежит испуганная тень,
И на лице твоём лучистом –
Изнемогающая лень.

Ах, я в любви своей неволен…
Меж нами – ласковый союз.
Но ты не знаешь, что я болен,
Безумно болен… и таюсь.

Ты вся как этот свет и солнце,
Как эта ласковая тишь.
У озарённого оконца
Ты озарённая сидишь.

А я тревожен, я бессилен…
Во мне и стук, и свист, и стон.
Ты знаешь город – он так пылен?
Я им навек порабощён.

Ах, я в любви своей неволен.
Меж нами – ласковый союз.
Но ты не знаешь, что я болен,
Безумно болен… и таюсь.

Дай мне успокоиться на твоей груди.
Холодно и сумрачно, тревожно впереди.

Я боюсь тревожностей, не хочу чудес.
Отойдем от времени в непроглядный лес.

В лес, где сосны строгие, прямые как свеча
Сосны, что не впустят к нам дрожащего луча.

Сумрак. Одиночество. Забвенье бытия.
Иглы, иглы мертвые, и мхи, и ты, да я…

Люди не ходите к нам, мы в замке полутьмы.
В замке недоступном вам, и уж не люди мы.

Тени мы дрожащие умершего луча
Меж седыми соснами, прямыми как свеча.

Раздвигая напором девической груди
Шелестящую, тесную рожь,
К озаренному ль счастью изумрудных безлюдий
Ты меня за собою ведешь?

Или, впивши всю негу голубого простора,
Беспредельностей светлую мощь,
Ты введешь меня в сумрак бездыханного бора,
И в шептания шелестных рощ?

Я иду вдоль тропинок неприметных и гибких,
Вижу тонкую спину твою, —
И тону и в мечтах, и в предчувствиях зыбких,
И в твоем лепестковом раю.

Я погибну ли здесь средь росистости пьяной
Поцелуем загрезивших трав,
В ликованиях зорь, голубой и багряной,
В тихой радости детских забав?

Иль, очнувшись на кряже своих одиночеств
От твоих лепестковых блаженств,
Буду снова молиться под клики пророчеств
Беспредельному сну совершенств?

Ты идешь, вся прямая как поднявшийся колос,
Ты не ведала бурь бытия.
Никогда не томилась. Никогда не боролась.
Никогда не грешила. А я?

О, дитя, о, не знай этих бурь беспредельных.
Отзвучавшие речи забудь. —
О, дитя, колокольчик полей колыбельных,
Неужели сошелся наш путь?

Тогда, когда тебя я встретил,
Дрожа, ты мне сама открыла
Все то безумное, что было,
Что было прежде, до меня.
Ты помнишь ведь, что я ответил?
Я думал, что простить возможно.
О, как безмерно, как тревожно
Я полюбил, с того же дня!

О, как я верил в непорочность,
Хотя б души твоей, дрожавшей,
Души твоей, к моей припавшей,
Все мне отдавшей, полюбя.
Но нет, я вижу всю непрочность
Любви, которой я поверил.
Я все возможности измерил –
И отрываюсь от тебя!

Не знаю я, как это было.
Быть может, долго ты боролась.
Или склонилась, точно колос, Или упала, как звезда.
Но нет во мне ни грез, ни силы.
Я не могу быть оскорбленным,
Так оскорбленным, так казненным
Тобой, неверная, всегда.

Ах, сердце этого боялось.
Уже давно в бреду пророчеств,
Я видел ужас одиночеств,
Сознаний режущую нить.
Скажи, зачем ты не дождалась.
Ужель ты не могла предвидеть,
Что это ведь должно обидеть,
Что этого нельзя простить?

Быть может, было то весною,
В вечерней мгле, в душистом мраке,
Когда кругом вставали маки,
Самовлюбленные цветы…
И он, мой враг, бродил с тобою, –
Была ты, как цветок дрожащий,
Был он упорный и томящий,
Манящий тайные мечты…

Проклятье ласковому бреду,
Проклятье вашему объятью,
Проклятье, вечное проклятье
Пусть поразит его, губя!
Я позабуду. Я уеду.
Ах, ты не знаешь, как я верил.
Я все возможности измерил –
И отрываюсь от тебя!