Глеб Глинка - Погаснет жизнь, но я останусь - Собрание сочинений

Теперь мне не горька утрата.
Жизнь стала проще и ровней.
Я даже не хочу возврата
Так быстро промелькнувших дней.

Скорей туда, простясь с мечтами,
Где листьев шелест, сосен стон,
Где обнаженными ветвями
Качает почерневший клен.

Лес полон шорохов и хруста,
И резок ветер в октябре,
А в сердце холодно и пусто,
Как в лисьей брошенной норе.

Лесная глухая дорога
На много неведомых верст.
Веселая в сердце тревога.
Река и бревенчатый мост.

Что может быть лучше и слаще,
Чем неба осеннего звон
И шепот таинственной чащи –
Береза, и липа, и клен.

За это охотно надолго
Все блага земные отдашь.
Висит за плечами двустволка
И треплется старый ягдташ.

Звериные древние силы
Живут в нас с неведомых пор.
Нам песни охотничьи милы,
Нам дорог природы простор.

Как только позволит работа,
Уходим мы в глушь без дорог.
Нам влажные губы болота
Целуют подошвы сапог.

Ночами тревожными яро
Сражается ветер с костром.
С нас летнюю бронзу загара
Смывает осенним дождем.

Мы с гончими зиму встречаем.
В морозном, застывшем лесу
Собаки преследуют с лаем
По свежему следу лису.

Нам сосен понятно молчанье.
Холодная брезжит заря…
Весной, затаивши дыханье,
Мы слушаем песнь глухаря.

Нам лес открывает объятья.
Для нас зеленеют поля.
Огромное, дикое счастье
Дает своим детям земля.

Скрипнули доски крыльца.
Первый снежок и рассвет.
Узким копытом овца
Ровный печатает след.

Куры разрыли навоз.
Дятел стучится о жердь.
Тонкие ветви берез
В небе раскинули сеть.

За ночь утихла метель.
Не сдобровать русакам!
Гончий поджарый кобель
С лаем бросается к нам.

Ружья забравши, идем
Гумнами, через забор,
Мерзлым колючим жнивьем —
В запорошенный простор.

Дым горьковатый робкого костра.
Вокруг тревожно дышит ночь глухая,
Под локтем ветка хрустнула сухая.
Трещит в огне смолистая кора.

А утром солнце ржавое взошло,
И на стволах ружья блеснули слезы…
Олений мох и голые березы,
Весенний воздух — острый, как стекло.

Во мне дрожит звериная душа,
А в пальцах, слипшихся от свежей крови,
Мохнатые коралловые брови
И бархатные перья черныша…

Тени ложатся, как сети.
Письменный стол у стены.
В пасмурном, утреннем свете
Листья бумаги бледны.

А над бумагой ютится,
Телом колючим шурша,
Старое чучело птицы,
Тетерева – черныша.

Молью изъедены крылья,
Выцвели дуги бровей.
Перья, покрытые пылью,
Стали, как будто, светлей.

Очень давно это было.
В хвойной дремучей глуши
Пела весенняя сила
Тетеревиной души.

В лес уходил я с двустволкой.
Нежил лицо ветерок.
Раз на поляне за елкой
Я черныша подстерег.

Видел он после немного.
Трудное было житье:
Бедность, стихи и тревога.
Вскоре я продал ружье.
Нет ни обиды, ни злобы;
Груды бумаги, как снег.
Стали мы старыми оба –
Тетерев и человек.

Думаешь, жив я, – а если
Здесь в кабинетной тиши,
Чучело в кожаном кресле
Без человечьей души…
Дождик в окошко стучится,
В комнате сизый рассвет,
Мертвая, пыльная птица
И сумасшедший поэт.

Бросить всё, и стать лесным бродягой,
И разбойный выработать нрав.
Брать где хитростью, а где отвагой.
Знать, что сильный в этом мире прав.

Пережить тревогу, страх и голод,
И устать, и постареть слегка.
Пусть под шкуру заберется холод,
Осень и звериная тоска.

А когда совсем ослабнут ноги,
Встретить неожиданно врага:
На глухой неезженной дороге —
Страшного седого лесника.

И глаза зажгутся, словно свечи,
Волчье вздрогнет сердце, дыбом шерсть.
А потом ударит горсть картечи.
Скрипнут зубы. В горле кровь и смерть.

Морозное яркое утро.
Забрать бы ружье – и уйти,
И смело, уверенно, мудро
Шагать по земному пути.