Варлам Шаламов - Колымские тетради

Они блуждали б среди шхер
Не хуже прочих на манер
Летучего Голландца.

Когда-нибудь на тусклый свет
Бредущих по небу планет
И вытащат небрежно

Для опознания примет
Скелет пятидесяти лет,
Покрытый пылью снежной.

Склепают ребра кое-как,
И пальцы мне сведут в кулак,
И на ноги поставят,

Расскажут, как на пустыре
Я рылся в русском словаре,
Перебирал алфавит,

Как тряс овсяным колоском
И жизнь анютиным глазком
Разглядывал с поляны,

Как ненавидел ложь и грязь,
Как кровь на лед моя лилась
Из незажившей раны.

Как выговаривал слова,
Какие знают дерева,
Животные и птицы,

А человеческую речь
Всегда старался приберечь
На лучшие страницы.

И — пусть на свете не жилец —
Я — челобитчик и истец
Невылазного горя.

Я — там, где боль, я — там, где стон,
В извечной тяжбе двух сторон,
В старинном этом споре.

Не старость, нет, — все та же юность
Кидает лодку в валуны
И кружит в кружеве бурунов
На гребне выгнутой волны.

И развевающийся парус,
Как крылья чайки, волны бьет,
И прежней молодости ярость
Меня бросает все вперед.

И сохраняющая смелость
И гнев галерного раба —
Такой сейчас вступает в зрелость
Моя горящая судьба.

Ее и годы не остудят,
И не остудят горы льда,
У ней и старости не будет,
По-видимому, никогда…

Какою необъятной властью
Ты в этот день облечена,
Поборница простого счастья,
Как мать, как женщина, жена…

Но, как ни радуется сердце,
А в глубине, на самом дне,
Живет упрямство иноверца,
Оно заветно только мне.

Ты на лице моем не сможешь
Разгладить складок и морщин —
Тайгой протравленный на коже
Рельеф ущелий и лощин.

Твоей — и то не хватит силы,
Чтоб я забыл, в конце концов,
Глухие братские могилы
Моих нетленных мертвецов.

И, понимая с полуслова
Мои желанья и мечты,
Готова вся природа снова
Вписаться в скорбные листы,

Чтоб, выполняя назначенья
Моих знахарок и врачей,
Она сама была леченьем
От одиночества ночей.

Здесь суть и высшее значенье,
И все покорно служит ей:
И шорох трав, и рек теченье,
И резкость солнечных лучей.

Тому, кто выпросил, кто видел
Ее пророческие сны,
Людские боли и обиды
Бывают вовсе не страшны.

И солнце выйдет на заставы,
Забыв про камень городской,
Сушить заплаканные травы
Своей родительской рукой.
………………………………
Во всяком счастье, слишком зрелом,
Есть червоточинка, изъян,
И только с ним, по сути дела,
Оно вмещается в роман.

Вулканом трещины застонут,
И лава хлынет через край,
Тогда чертит рука Мильтона
Потерянный и Возвращенный рай.

И возмечтать о счастье полном
Решались только дураки,
Что вспять повертывают волны
И шепчут грустные стихи.

Во всяком счастье, порознь жданном,
Есть неоткрытый материк,
Чужая звездная туманность,
Непобежденный горный пик.

Но, не наскучив восхожденьем,
Стремимся к новой высоте,
И каждое твое движенье
Под стать душевной красоте.

Земля нехоженые тропы
Оберегает от людей,
По гроб напуганных потопом
И толкотней ковчежных дней.

На устаревшие двухверстки
Мы полагаться не должны,
И ни Чарджуя, ни Обдорска
Нам измеренья не нужны.

Мы карту новую начертим
Для нашей выдумки — земли,
Куда пути сильнее смерти
Неотвратимо привели.

И в такт лирическим балладам
Романса вздрагивает ритм:
Она идет со мною рядом
И про любовь мне говорит.

Мы дышим тяжело,
Мы экономим фразы,
Спустившись вниз, в тепло
Сгустившегося газа.

Но здешний кислород,
Расхваленный рекламой,
Почти не лезет в рот,
Хотя он тог же самый,

Который много раз
Когда-то мы вдыхали,
Еще не пяля глаз
На сумрачные дали.

Мы ищем на земле
Соснового озона,
Расцвеченных полей
И летнего сезона.