Варлам Шаламов - Колымские тетради

Мы ощущали ярче всех
Значенье этих светлых вех,
Их странное давленье.

И потому для наших мук
Оставят только свет и звук
До светопреставленья

Ведь даже в тысячу веков
Нам не исчерпать всех стихов,
Просящихся на перья.

И, потеряв привычный мир,
Мы требуем для арф и лир
Особого доверья.

Все то, что знал любой поэт
Назад тому пять тысяч лет,
Теперь ученый-физик,

Едва не выбившись из сил,
Лабораторно воскресил,
Снабдил научной визой.

Ему медали и венки,
Забыты древние стихи,
Овидия прозренье,

Что удивить могло бы свет,
Как мог вместить его поэт
В одно стихотворенье.

И слишком страшно вспоминать,
Как доводилось умирать
Чудесным тем провидцам.

Их отправляли много раз
Кончать пророческий рассказ
В тюрьму или в больницу.

И в наши дни науке дан,
Подсказан гениальный план
Каким-нибудь Гомером.

И озаряют сразу, вдруг,
Путь положительных наук
Его стихи и вера,

Его могущество и власть,
Которым сроду не пропасть,
Навек не размельчиться,

Хотя бы все, что под рукой,
Дыша и злобой и тоской,
Желало б расщепиться.

И раньше Божия рука
Карала мерзости греха,
Гнала из рая Еву.

И даже землю сплющил Бог,
Когда Он удержать не мог
Прорвавшегося гнева.

Быть может, у природы есть
Желанье с нами счеты свесть
В физическом явленье

За безнаказанность убийц,
За всемогущество тупиц
И за души растленье.

За всю людскую ложь, обман,
Природа мстить любой из стран
Уже давно готова.

За их поруганную честь
Готовит атомную месть,
Не говоря ни слова.

У всех свое добро и зло,
Свой крест и кормчее весло.
Но есть закон природы.

Что всех, кого не свалит с ног,
Тех разгоняет жизни ток
К анодам и катодам.

Родится жесткий разговор
Больному сердцу вперекор
О долге и о славе.

Но как же сплавить те мечты
И надмогильные кресты
В кладбищенской оправе?

И это, верно, не про нас
Тот умилительный рассказ
И Диккенса романы.

Ведь наши версты велики,
Пещеры наши глубоки
И холодны лиманы,

И в разности температур
Гренландии и Эстремадур —
Такая есть чрезмерность,

Что каждому не хватит сил,
Чтоб мог, умел и воскресил
Свою былую верность,

Чтоб были снова заодно.
Не называли жизни дно
Благоуханным небом.

А если это не дано —
Не открывали бы окно,
Не подавали хлеба.

Ведь даже дружба и семья
Служить опорой бытия
Подчас уже не могут.

И каждый ищет в темноте
Своей обманутой мечте
Особую дорогу.

Мне впору только в петлю лезть,
Мне надоели ложь и лесть
И рабские поклоны.

Но где ж мне отыскать надежд,
Чтобы заполнить эту брешь
Совместной обороны?

И на обрывистом краю
Преодолею я свою
Застенчивость и робость.

Не веря век календарю,
Я с удивлением смотрю
На вырытую пропасть.

Но я туда не упаду,
Я удержусь на скользком льду,
На тонком и на ломком,

Где дует ветер прежних лет
И заметает чей-то след
Крутящейся поземкой.

Провозглашают петухи
Свои наивные стихи,
Дерут петушьи глотки,

И вздрагивают от волны,
Еще удерживая сны,
Прикованные лодки.

А морю кажется, что зря
Их крепко держат якоря
Заржавленною цепью,

Что нам пора бы плыть туда,
Где молча горбится вода
Распаханною степью,

Где море то же, что земля,
Оно похоже на поля
С поднятой целиною,

Как будто Божия соха,
Архангеловы лемеха
Копались в перегное,

Что, если б лодки настигал
На полпути бродячий шквал,
Он по добросердечью

Их обошел и пощадил,
Не закопал бы в мутный ил
И сохранил от течи.

А если б за живых гребцов
В них посадили мертвецов,
Отнюдь не самозванцев,