Варлам Шаламов - Колымские тетради

За тучу, прямо в поднебесье,
Зацепит месяца багор,
И все застынет в дикой смеси
Земли и неба, туч и гор.

И мы глядим на ту картину,
Пока глаза не заболят.
Она нам кажется рутиной,
Рутиной сказок и баллад.

Все так. Но не об этом речь,
Что больно навзничь в камни лечь.
Ведь успокоится любой
Сближеньем с далью голубой.

Но, прячась за моей спиной,
Лежит и дышит шар земной,
Наивно веря целый день
В мою спасительную тень.

Как будто все его грехи
Я мог бы выплакать в стихи
И исповедался бы сам
Самолюбивым небесам.

Он знает хорошо, что я —
Не только искренность моя.
Слова чужие, как свои,
Я повторяю в забытьи.
Он знает, что не так, как с ним, —
Мы проще с небом говорим…

В часы ночные, ледяные,
Осатанев от маеты,
Я брошу в небо позывные
Семидесятой широты.

Пускай геолог бородатый,
Оттаяв циркуль на костре,
Скрестит мои координаты
На заколдованной горе,

Где, как Тангейзер у Венеры,
Плененный снежной наготой,
Я двадцать лет живу в пещере,
Горя единственной мечтой,

Что, вырываясь на свободу
И сдвинув плечи, как Самсон,
Обрушу каменные своды
На многолетний этот сон.

Я коснулся сказки
Сказка умерла,
Ей людская ласка
Гибелью была.

Мотыльком в метели
Пряталась она,
На свету летела
Около окна.

Хлопья снега были
Вроде мотыльков,
Пущенных на крыльях
С низких облаков.

Выйду в дали снежные,
Слезы по лицу.
Сдую с пальцев нежную
Белую пыльцу.

Память скрыла столько зла
Без числа и меры.
Всю-то жизнь лгала, лгала.
Нет ей больше веры.

Может, нет ни городов,
Ни садов зеленых,
И жива лишь сила льдов
И морей соленых.

Может, мир — одни снега,
Звездная дорога.
Может, мир — одна тайга
В пониманье Бога.

Как Архимед, ловящий на песке
Стремительную тень воображенья,
На смятом, на изорванном листке,
Последнее черчу стихотворенье.

Я знаю сам, что это не игра,
Что это смерть… Но я и жизни ради,
Как Архимед, не выроню пера,
Не скомкаю развернутой тетради.

Хрустели кости у кустов,
И пепел листьев и цветов
Посеребрил округу.

А то, что не пошло на слом,
Толкало ветром и огнем
В объятия друг другу.

Мне даже в детстве было жаль
Лесную выжженную даль,
И черный след пожара

Всегда тревожит сердце мне.
Причиной может быть вполне
Сердечного удара.

Когда деревья-мертвецы
Переплетались, как борцы
На цирковой арене,

Под черным шелковым трико
Их мышцы вздыбились клубком,
Застыв в оцепененье.

А вечер был недалеко,
Сливал парное молоко,
Лечил бальзамом раны.

И слой за слоем марлю клал
И вместо белых одеял
Закутывал туманом.

Мне все казалось, что они
Еще вернутся в наши дни
Со всей зеленой силой.

Что это только миг, момент,
Они стоят, как монумент,
На собственной могиле,

Что глубоко в земле, в корнях
Живет мечта о новых днях,
Густеют жизни соки.

И вновь в лесу, что был сожжен,
Сомкнутся изумруды крон,
Поднявшихся высоко.

Ведь взрослому еще слышней
Шуршанье уходящих дней —
Листочков календарных,

Все ярче боль его замет,
Все безотвязней полубред
Его ночей угарных.

А боль? Что делать нынче с ней?
Обличье мира все грозней.
Научные разгадки

Одну лишь смерть земле несут,
Как будто близок Страшный Суд
И надо бросить прятки.

И от ковчеговых кают
Ракеты мало отстают
В своем стремленье к звездам.

И каждый отыскать бы рад
На Бетельгейзе Арарат,
Пока еще не поздно.

Он там причалит на ночлег
Свой обтекаемый ковчег,
И, слезы вытирая,