Варлам Шаламов: Колымские тетради

Я своей доволен частью
И премудрым горд судом…
Это было просто счастье —
Заглянуть в забытый дом.

Платочек, меченный тобою,
Сентиментальный твой платок
Украшен строчкой голубою,
Чтобы нежнее быть я мог.

Твоей рукой конвертом сложен,
И складки целы до сих пор,
Он на письмо твое похожий,
На откровенный разговор.

Я наложу платок на рану,
Остановлю батистом кровь.
И рану свежую затянет
Твоя целебная любовь.

Он бережет прикосновенья
Твоей любви, твоей руки.
Зовет меня на дерзновенья
И подвигает на стихи.

Лезет в голову чушь такая,
От которой отбиться мне
Можно только, пожалуй, стихами
Или все утопить в вине.

Будто нет для меня расстояний
И живу я без меры длины,
Будто худшим из злодеяний
Было то, что наполнило сны.

Будто ты поневоле близко
И тепло твоего плеча
Под ладонью взорвется, как выстрел,
Злое сердце мое горяча.

Будто времени нет — и, слетая
Точно птица ко мне с облаков,
Ты по-прежнему молодая
Вдохновительница стихов.

Это все суета — миражи,
Это — жить чтобы было больней.
Это бред нашей ямы овражьей,
Раскалившейся на луне.

На склоне гор, на склоне лет
Я выбил в камне твой портрет.
Кирка и обух топора
Надежней хрупкого пера.

В страну морозов и мужчин
И преждевременных морщин
Я вызвал женские черты
Со всем отчаяньем тщеты.

Скалу с твоею головой
Я вправил в перстень снеговой,
И, чтоб не мучила тоска,
Я спрятал перстень в облака.

Я песне в день рождения
Ее в душе моей
Дарю стихотворение —
Обломок трудных дней.

Дарю с одним условьем,
Что, как бы ни вольна,
Ни слез, ни нездоровья
Не спрятала б она.

По-честному не стоит
И думать ей о том,
Что все пережитое
Покроется быльем.

Небеса над бульваром Смоленским
Покрывали такую Москву,
Что от века была деревенской,
И притом напоказ, наяву.

Та, что верила снам и приметам
И теперь убедилась сама:
Нас несчастье не сжило со света,
Не свело, не столкнуло с ума.

Сколько писем к тебе разорвано!
Сколько пролито на пол чернил!
Повстречался с тоскою черною
И дорогу ей уступил.

Ты, хранительница древностей,
Милый сторож моей судьбы,
Я пишу это все для верности,
А совсем не для похвальбы.

Мостовая моя торцовая,
Воровские мои места.
Чем лицо твое облицовано,
Неумытая красота?

Где тут спрятаны слезы стрелецкие,
Где тут Разина голова?
Мостовая моя недетская,
Облицованная Москва.

И прохожих плевки и пощечины
Водяной дробленой струей
Смоют дворники, озабоченно
Наблюдающие за Москвой.

Я, как мольеровский герой,
Как лекарь поневоле,
И самого себя порой
Избавлю ли от боли.

О, если б память умерла,
А весь ума остаток,
Как мусор, сжег бы я дотла
И мозг привел в порядок.

Я спал бы ночью, ел бы днем
И жил бы без оглядки,
И в белом сумраке ночном
Не зажигал лампадки.

А то подносят мне вино
Лечить от огорченья,
Как будто в том его одно
Полезное значенье.

Ради Бога, этим летом
В окна, память, не стучи,
Не маши рукой приветы.
А пришла, так помолчи.

И притом, почем ты знаешь,
Память глупая моя,
Чем волнуюсь, чем страдаю,
Чем болею нынче я?

Проноси скорее мимо,
Убирай навеки с глаз
И альбом с видами Крыма,
И погибельный Кавказ.

Злые призраки столицы
В дымном сумраке развей,
Скрой томительные лица
Подозрительных друзей.

Открывай свои шкатулки,
Покажи одно лицо,
В самом чистом переулке
Покажи одно крыльцо.

Хочешь, память, отступного,
Только с глаз уйди скорей,
Чтобы к самому больному
Не открыла ты дверей.