Варлам Шаламов: Колымские тетради

Ты стряхни эту грусть, эту горесть,
Утешенья цветам нашепчи.
В пыль стряхни этот яд, эту хворость,
Каблуками ее затопчи.

Чем ты мучишь? Чем пугаешь?
Как ты смеешь предо мной
Хохотать, почти нагая,
Озаренная луной?

Ты, как правда, — в обнаженье
Останавливаешь кровь.
Мне мучительны движенья
И мучительна любовь…

В закрытой выработке, в шахте,
Горю остатками угля.
Здесь смертный дух, здесь смертью пахнет
И задыхается земля.

Последние истлеют крепи,
И рухнет небо мертвеца,
И, рассыпаясь в пыль и пепел,
Я домечтаю до конца.

Я быть хочу тебя моложе.
Пока еще могу дышать.
Моя шагреневая кожа —
Моя усталая душа.

Басовый ключ.
Гитарный строй.
Григорьева отрава.
И я григорьевской струной
Владеть имею право.

И я могу сыграть, как он,
С цыганским перебором.
И выдать стон за струнный звон
С веселым разговором.

На ощупь нота найдена
Дрожащими руками.
И тонко тренькает струна,
Зажатая колками.

И хриплый аккомпанемент
Расстроенной гитары
Вдруг остановит на момент
Сердечные удары.

И я, что вызвался играть,
Живу одной заботой —
Чтоб как-нибудь не потерять
Найденной верной ноты.

Я отступал из городов,
Из деревень и сел,
Средь горных выгнутых хребтов
Покоя не нашел.

Здесь ястреб кружит надо мной,
Как будто я — мертвец,
Мне места будто под луной
Не стало наконец.

И повеленье ястребов
Не удивит меня,
Я столько видел здесь гробов,
Закопанных в камнях.

Тот, кто проходит Дантов ад,
Тот помнит хорошо,
Как трудно выбраться назад,
Кто раз туда вошел.

Сквозь этот горный лабиринт
В закатном свете дня
Протянет Ариадна нить
И выведет меня

К родным могилам, в сад весны,
На теплый чернозем,
Куда миражи, грезы, сны
Мы оба принесем.

Блестят стеклянные шары
Серебряной латынью,
Что сохранилась от поры,
Какой уж нет в помине.

И сумасбродный старичок,
Почти умалишенный,
Откинул ласково крючок
Дверей для приглашенных.

Он сердце вытащил свое,
Рукой раздвинул ребра,
Цедит целебное питье
Жестоким и недобрым.

Там литер — черный порошок
В пробирках и ретортах,
С родной мечтательной душой
Напополам растертый.

Вот это темное питье —
Состав от ностальгии.
Учили, как лечить ее,
Овидий и Вергилий.

А сколько протянулось рук
За тем волшебным средством,
Что вопреки суду наук
Нас возвращает в детство.

Аптекарь древний, подбери,
Такие дай пилюли,
Чтоб декабри и январи
Перевернуть в июли.

И чтобы, как чума, дотла
Зараза раболепства
Здесь уничтожена была
Старинным книжным средством.

И чтоб не видел белый свет
Бацилл липучей лести,
И чтоб свели следы на нет
Жестокости и мести…

Толпа народа у дверей,
Толпа в самой аптеке,
И среди тысячи людей
Не видно человека,

Кому бы не было нужды
До разноцветных банок,
Что, молча выстроясь в ряды,
Играют роль приманок.

Когда-то пленен я был сразу
Средь выдумок, бредней и врак
Трагическим гордым рассказом
О рыцарской смерти в горах.

И звуки Роландова рога
В недетской, ночной тишине
Сквозь лес показали дорогу
И Карлу, и, может быть, мне.

Пришел я в ущелья такие,
Круты, и скользки, и узки,
Где молча погибли лихие
Рыцарские полки.

Я видел разбитый не в битве,
О камень разломанный меч —
Свидетель забытых событий,
Что вызвались горы стеречь.

И эти стальные осколки
Глаза мне слепили не раз,
В горах не тускнеет нисколько
О горьком бессилье рассказ.

И рог поднимал я Роландов,
Изъеденный ржавчиной рог.
Но темы той грозной баллады
Я в рог повторить не мог.

Не то я трубить не умею,
Не то в своей робкой тоске
Запеть эту песню не смею
С заржавленным рогом в руке.