Василий Жуковский - Том 2. Баллады, поэмы и повести

Изменой слуга паладина убил:
Убийце завиден сан рыцаря был.

Свершилось убийство ночною порой —
И труп поглощен был глубокой рекой.

И шпоры и латы убийца надел
И в них на коня паладинова сел.

И мост на коне проскакать он спешит:
Но конь поднялся на дыбы и храпит.

Он шпоры вонзает в крутые бока:
Конь бешеный сбросил в реку седока.

Он выплыть из всех напрягается сил:
Но панцирь тяжелый его утопил.

Перед дружиной на коне
  Гаральд, боец седой,
При свете полныя луны,
  Въезжает в лес густой.

Отбиты вражьи знамена
  И веют и шумят,
И гулом песней боевых
  Кругом холмы гудят.

Но что порхает по кустам?
  Что зыблется в листах?
Что налетает с вышины
  И плещется в волнах?

Что так ласкает, так манит?
  Что нежною рукой
Снимает меч, с коня влечет
  И тянет за собой?

То феи… в легкий хоровод
  Слетелись при луне.
Спасенья нет; уж все бойцы
  В волшебной стороне.

Лишь он, бесстрашный вождь Гаральд,
  Один не побежден:
В нетленный с ног до головы
  Булат закован он.

Пропали спутники его;
  Там брошен меч, там щит,
Там ржет осиротелый конь
  И дико в лес бежит.

И едет, сумрачно-уныл,
  Гаральд, боец седой,
При свете полныя луны
  Один сквозь лес густой.

Но вот шумит, журчит ручей —
  Гаральд с коня спрыгнул,
И снял он шлем и влаги им
  Студеной зачерпнул.

Но только жажду утолил,
  Вдруг обессилел он;
На камень сел, поник главой
  И погрузился в сон.

И веки на утесе том,
  Главу склоня, он спит:
Седые кудри, борода;
  У ног копье и щит.

Когда ж гроза, и молний блеск,
  И лес ревет густой, —
Сквозь сон хватается за меч
  Гаральд, боец седой.

«Споет ли мне песню веселую скальд?» —
Спросил, озираясь, могучий Освальд.
И скальд выступает на царскую речь,
Под мышкою арфа, на поясе меч.

«Три песни я знаю: в одной старина!
Тобою, могучий, забыта она;
Ты сам ее в лесе дремучем сложил;
Та песня: отца моего ты убил.

Есть песня другая: ужасна она;
И мною под бурей ночной сложена;
Пою ее ранней и поздней порой;
И песня та: бейся, убийца со мной!»

Он в сторону арфу, и меч наголо;
И бешенство грозные лица зажгло;
Запрыгали искры по звонким мечам —
И рухнул Освальд — голова пополам.

«Раздайся ж, последняя песня моя;
Ту песню и утром и вечером я
Греметь не устану пред девой любви;
Та песня: убийца повержен в крови».

Опять ты здесь, мой благодатный Гений,
Воздушная подруга юных дней;
Опять с толпой знакомых привидений
Теснишься ты, Мечта, к душе моей…
Приди ж, о друг! дай прежних вдохновений,
Минувшею мне жизнию повей,
Побудь со мной, продли очарованья,
Дай сладкого вкусить воспоминанья.

Ты образы веселых лет примчала —
И много милых теней восстает;
И то, чем жизнь столь некогда пленяла,
Что Рок, отняв, назад не отдает,
То все опять душа моя узнала;
Проснулась Скорбь, и Жалоба зовет
Сопутников, с пути сошедших прежде
И здесь вотще поверивших надежде.

К ним не дойдут последней песни звуки;
Рассеян круг, где первую я пел;
Не встретят их простертые к ним руки;
Прекрасный сон их жизни улетел.
Других умчал могущий Дух разлуки;
Счастливый край, их знавший, опустел;
Разбросаны по всем дорогам мира —
Не им поет задумчивая лира.

И снова в томном сердце воскресает
Стремленье в оный та́инственный свет;
Давнишний глас на лире оживает,
Чуть слышимый, как Гения полет;
И душу хладную разогревает
Опять тоска по благам прежних лет:
Все близкое мне зрится отдаленным,
Отжившее, как прежде, оживленным.

Моих стихов желала ты —
   Желанье исполняю;
Тебе досуг мой и мечты
   И лиру посвящаю.
Вот повесть прадедовских лет.
   Еще ж одно — желанье:
Цвети, мой несравненный цвет,
   Сердец очарованье;
Печаль по слуху только знай;
   Будь радостию света;
Моих стихов хоть не читай,
   Но другом будь поэта.