Михаил Лермонтов: Боярин Орша

За гриву правою рукой

Держа боярского коня,

Стоит; по временам, звеня,

Стремена бьются о бока;

Истерт ногами седока

В пыли малиновый чепрак;

Весь в мыле серый аргамак,

Мотает гривою густой,

Бьет землю жилистой ногой,

Грызет с досады удила,

И пена легкая, бела,

Чиста, как первый снег в полях,

С железа падает на прах.

Но вот обедня отошла,

Гудят, ревут колокола;

Вот слышно пенье - из дверей

Мелькает длинный ряд свечей;

Вослед игумену-отцу

Монахи сходят по крыльцу

И прямо в трапезу идут:

Там грозный суд, последний суд

Произнесет отец святой

Над бедной грешной головой!

Безмолвна трапеза была.

К стене налево два стола

И пышных кресел полукруг,

Изделье иноческих рук,

Блистали тканью парчовой;

В большие окна свет дневной,

Врываясь белой полосой,

Дробяся в искры по стеклу,

Играл на каменном полу.

Резьбою мелкою стена

Была искусно убрана,

И на двери в кружках златых

Блистали образа святых.

Тяжелый, низкий потолок

Расписывал как знал, как мог

Усердный инок.. жалкий труд!

Отнявший множество минут

У бога, дум святых и дел:

Искусства горестный удел!..

На мягких креслах пред столом

Сидел в бездействии немом

Боярин Орша. Иногда

Усы седые, борода,

С игривым встретившись лучом,

Вдруг отливали серебром,

И часто кудри старика

От дуновенья ветерка

Приподымалися слегка.

Движеньем пасмурных очей

Нередко он искал дверей,

И в нетерпении порой

Он по столу стучал рукой.

В конце противном залы той

Один, в цепях, к нему спиной,

Покрыт одеждою раба,

Стоял Арсений у столба.

Но в молодом лице его

Вы не нашли б ни одного

Из чувств, которых смутный рой

Кружится, вьется над душой

В час расставания с землей.

Хотел ли он перед врагом

Предстать с бесчувственным челом,

С холодной важностью лица

И мстить хоть этим до конца?

Иль он невольно в этот миг

Глубокой мыслию постиг,

Что он в цепи существ давно

Едва ль не лишнее звено?..

Задумчив он смотрел в окно

На голубые небеса;

Его манила их краса;

И кудри легких облаков,

Небес серебряный покров,

Неслись свободно, быстро там,

Кидая тени по холмам;

И он увидел: у окна

Заботой резвою полна

Летала ласточка - то вниз,

То вверх под каменный карниз

Кидалась с дивной быстротой

И в щели пряталась сырой;

То, взвившись на небо стрелой,

Тонула в пламенных лучах...

И он вздохнул о прежних днях,

Когда он жил, страстям чужой,

С природой жизнию одной.

Блеснули тусклые глаза,

Но это блеск был - не слеза;

Он улыбнулся, но жесток

В его улыбке был упрек!

И вдруг раздался звук шагов,

Невнятный говор голосов,

Скрып отворяемых дверей...

Они! - взошли! - толпа людей

В высоких, черных клобуках

С свечами длинными в руках.

Согбенный тягостью вериг

Пред ними шел слепой старик,

Отец игумен. Сорок лет

Уж он не знал, что божий свет;

Но ум его был юн, богат,

Как сорок лет тому назад.

Он шел, склонясь на посох свой,

И крест держал перед собой;

И крест осыпан был кругом

Алмазами и жемчугом.

И трость игумена была

Слоновой кости, так бела,

Что лишь с седой его брадой

Могла равняться белизной.

Перекрестясь, он важно сел,

И пленника подвесть велел,

И одного из чернецов

Позвал по имени - суров

И холоден был вид лица

Того святого чернеца.

Потом игумен, наклонясь,

Сказал боярину, смеясь,

Два слова на ухо. В ответ

На сей вопрос или совет

Кивнул боярин головой...

И вот слепец махнул рукой!

И понял данный знак монах,

Укор готовый на устах

Словами книжными убрал

И так преступнику вещал:

"Безумный, бренный сын земли!

Злой дух и страсти привели

Тебя медовою тропой

К границе жизни сей земной.

Грешил ты много, но из всех

Грехов страшней последний грех.

Простить не может суд земной,

Но в небе есть судья иной:

Он милосерд - ему теперь

При нас дела свои поверь!"

А р с е н и й

Ты слушать исповедь мою

Сюда пришел! - благодарю.

Не понимаю, что была

У вас за мысль? - мои дела

И без меня ты должен знать,

А душу можно ль рассказать?

И если б мог я эту грудь

Перед тобою развернуть,

Ты верно не прочел бы в ней,

Что я бессовестный злодей!

Пусть монастырский ваш закон

Рукою бога утвержден,

Но в этом сердце есть другой,

Ему не менее святой: