Игорь Северянин - Том 4. Классические розы

Тут охлажденье неизбежно,
И муж бросает ей в укор,
Зачем незаслуженно-нежно
На мать ее направлен взор…

…О, женщина! утишь свой ужас.
В Евангельи благая высь:
«Оставь родителей и к мужу
Душой и телом прилепись…»

Нас двадцать лет связуют — жизни треть,
Но ты мне дорога совсем особо.
Мне при тебе мешает умереть:
Твоя — пускай и праведная — злоба.

Хотя ты о любви не говоришь,
Твое молчанье боле, чем любовно.
Белград, Берлин, София и Париж —
Все это только наше безусловно.

Всегда был благосклонен небосклон
К нам в пору ту, когда мы были вместе:
Пусть в Сербии нас в бездну влек вагон,
Пусть сотрясала почва в Бухаресте,

Пусть угрожала, в ход пустив шантаж,
Убийством истеричка в Кишиневе, —
Всегда светло заканчивался наш
Нелегкий путь, и счастье было внове.

Неизвиняемо я виноват
Перед тобой, талантом налитая.
Твоих стихов отчетлив аромат,
По временам из дали налетая.

Тебя я знал, отвергнувшую ложь,
В веселом вешнем платьице подростка.
Тобой при мне, тобою гордым сплошь,
Ах, не одна уловлена лососка!

А как молитвенно ты любишь стих
С предельной — предусмотренной! — красою.
Твой вкус сверкает на стихах моих —
Лет при тебе — живящею росою.

Тебе природа оказала честь:
Своя ты в ней! Глазами олазоря
Сталь Балтики, как любишь ты присесть
На берегу, мечтаючи, дочь моря!

Непередаваемая грусть в душе моей
В этом старом городе, полном голубей:
Ничего-то птичьего в этой птице нет, —
Сколько безразличного! Ни мотоциклет,
Ни фигура варварски-грохотных подвод,
Ни почти ступающий на хвост пешеход —
Не пугают голубя: он невозмутим,
Он огорожанился, стал совсем ручным,
И на птицу гордую больше не похож, —
Что-то в нем куриное, чем его проймешь!
Больше не тоскует он о глухих лесах,
Не парит презрительно в вольных небесах.
Как напоминает ой человека мне:
Птица электричество предпочла луне!
Поселилась в-городе, смрадном и гнилом,
Разучилась действовать данным ей крылом…
Оттого-то в городе, полном голубей,
Непередаваемая грусть в душе моей!

Из-за окна, забытого открытым,
Произошел скандал в семье дурех,
И подавилась впопыхах бисквитом
Одна из старых теток четырех.

И барышне, ведьмообразной дылде,
Пришлось писать записку на стене,
Что, вот, знакомый доктор запретил-де
Ругаться при распахнутом окне…

А под конец записка возгласила
Проклятье воздуху, слова воздев —
Затем, что в воздухе таится сила,
Невинности лишающая дев…

Дом стоит как будто на диване:
Две горы — под домиком и над.
Озеро в предутреннем тумане,
И разлапанный фруктовый сад.

Хлюпкое и мшистое болотко
В чахлой, сохлой поросли сосны.
Днищем вверх повернутая лодка
В яблочном цвету — снегу весны.

Лошадка, что булана и борза,
Домчала нас в избушку в тихий вечер
Рождественский. В ней елочные свечи —
Растягивающиеся глаза.

Рыбак сидел у старых клавесин
И пел слова наивного хорала.
Изба стояла в рощице осин,
Над озером изба его стояла.

Жена сбирала ласково на стол
Колбасы деревенские и студень.
Махровым цветом мир в избушке цвел,
И Праздник был похож на скромный будень.

А мальчики — восьми и десяти —
Старательно и тонко подпевали.
О, Боже, в эту ночь нас посети,
Хоть зрить Тебя достойны мы едва ли!

В этой местности вечно печально,
Уж когда б я в нее ни попал.
Дремлет озеро первоначально
И луны озыбляет опал.

И поросшие соснами горы
(Берега ведь гора на горе!),
Глазки клюквы в болотном просторе
И морошка в живом янтаре,

И к раките подплывшая тихо
И смотрящая из глубины,
Ключевой и прозрачной, лещиха —
Все печальной полно тишины.

Десять лет я на озере не был,
И опять потянуло к нему
От прогорклого в городе хлеба
В зимних сумерек серую тьму.