Болеслав Лесьмян - «За переживших дно и берега...» (стихи)

Все это снится! И меркнет и рвется,
Не проходя. А село остается
И вечер в блестках закатного клина.
Как же давно ниоткуда и длинно
Девушки эти идут небывало!
Я вслед за ними, меня обуяла
Жажда пребыть, где синеет прохлада
Леса внезапного в пойме распадка.
Только не втиснуться внутрь без остатка
В сон — сам себе остаюсь, как преграда,
Хоть и брожу в нем, ладонью касаюсь
Листьев, но нет меня здесь, опасаюсь.
Девушки вместе глазами своими
Точно укажут, где нет меня с ними,
Сад, где я мог бы, запомнив их лица,
Ждать среди яблонь туда их прихода.
И у плетня, где в расцвете природа,
Сядут еще на минуту посниться,
Грезить, чем сердце неволится к бою —
Жизни концом или жизнью самою?
Или о том, что прекрасней для тела —
В пламени сон, или явь, что сгорела?
Или о том, какова у них доля —
Правда ли, что возвращаются с поля?
Правда ли, что в тишине убыванья
Грудь их жива только эхом дыханья?
Так вот и снятся, охотно и дружно,
Жизнь прижимая ладонью, где нужно.
А кто доснится, та гаснет — за средней
Крайняя меркнет. Уже и в последней
Слабого сна огонек дотлевает,
Отблеском алым заря обливает.
Вот и последняя гаснет не больно,
К смерти привыкнуть спешит добровольно,
К ночи безбрежной, где день — не граница.
Все это снится.

Тьма легла рядом с тьмой, печаль рядом с печалью.
Золотилось бы, да нет, со временем туго.
Покинул ручей берега, за вечной далью
Пошел, как он есть, чащей леса, гладью луга.
Увидал Крест на пустыре, где звезд в помине
Нет, вечность их позабыла в запахе мяты,
Струистое тело примертвил к древесине,
Повис по своей воле на стволе, распятый.

Зачем, Сонная Волна, страдаешь и гибнешь?
За кого, Гордая Вода, на крестовине?
За переживших дно и берега, за них лишь,
За тех, кто не знает, куда им течь отныне.

Изменила тебя разлука? Нет, неправда!
Лишь цветок из волос пал к ступени алтарной.
Но хотя лица не исказила утрата,
Пред твоим мое сердце обмирает тайной.

Душа твоя верит, что вновь сумеет в пенной
Метели звезд восстать в иной личине, маске.
Но тело? Кто о нем вспомнит в этой вселенной,
Если не я, не щадящий на него ласки?

И когда страстно, в зное слов, что словно сами
Льются из уст, ты ласке уступаешь смело,
Над родником грудей умолкшими губами
Я молюсь о бессмертии твоего тела.

Вышла душа в дорогу. Колокола плачут.
«Где сады мои сегодня? Где мой дом прячут?»

Отозвались все леса в бабочках прекрасных:
«Приляг, душа, здесь в тени, не трать сил напрасных!»

«Как могу в вашей тени коротать я утро,
Если сама я — тень, в которой прилечь трудно?»

Отозвался душистый луг в росяной пади:
«Коси меня золотой косой пользы ради!»

«Как же мне тебя косить на заре росистой,
Если самое косой смерть скосила быстрой?»

Отозвался и сам Бог: «Люби меня в вышних,
С радостью жду тебя здесь, нет у меня лишних!»

«Как же любить тебя с радостными речами,
Если встарь на кресте полюбила в печали?»

«Я взял тебя из мира, от луга и лога,
Чтоб не было выбора любви, кроме Бога!»

«Взял ты меня от алых маков в мрак могилы,
Где прячешь мечи, что насмерть меня убили?»

«Не прятал мечей, висят, приторочил сбоку.
Лети, моя горькая, в край небесный к Богу!»

«Как же сяду с Тобой там по правую руку,
Если лесу сказала нет, сказала лугу?»

«Утри слезы белизной моих риз, отрада,
Кликну ангелов своих, веселиться надо!»

«Как же мне веселиться и ангелам тоже,
Если смерти тебе хочу, Боже мой, Боже?»

И умолк Бог, и в глаза смотрели друг другу,
А над ним и над ней вечность течет по кругу.

Двенадцать братьев, веря снам, пришли к стене тропой обмана.
И голос плакал за стеной, девичий голос, непрестанно.

И полюбили грустный звук и мысль о девушке из грезы,
Воссоздавая форму губ и глаз по голосу сквозь слезы.

Сказали: «Плачет — значит, есть». И больше слова не сказали.
Перекрестили целый мир, и мир задумался в печали.

Схватили молоты — и в бой, взялись дробить могильный холод —
Поди пойми, слепая ночь, кто человек и кто здесь молот.