А я так помню как вчера
И вместе с тем так странно ново,
Что Вас люблю я, не другого,
И что твержу одно лишь слово
Я от утра и до утра
(Как то ни мало остроумно):
«Люблю, люблю, люблю безумно».
Поют вдали колокола,
И чудится мне: «Рига, Рига».
Как хороша ты, как светла,
Любви продолженная книга.
Дождусь ли сладостного мига,
Когда Вас въяве обниму
И нежное придется иго
Нести не мне уж одному.
При посылке цветов в мартовский вторник
Не пышны вешние сады,
Но первый цвет всего милее.
Пусть солнце светит веселее
В канун обещанной среды.
Ах, злой нежданности плоды:
Ложится снег «белей лилеи»,
Но тем надежней, тем милее
Весны не пышные сады.
И чем светлей, чем веселее
Мне солнце светит, пламенея,
Тем слаще, нежностью горды,
Цветут цветы в канун среды.
29 марта 1911
На представлении пьесы «Не было ни гроша, да вдруг алтын»
Мы сидели рядом в ложе,
В глубине.
Нас не видно (ну так что же?)
В глубине.
Я рукой колени слышу
Не свои,
Руки я плечом колышу
Не свои.
Мне и радостно и глупо —
Отчего?
Я смотрю на сцену тупо…
Отчего?
И кому уста шептали:
«Вас люблю»?
Чьи уста мне отвечали:
«Вас люблю»?
«Ни гроша я не имею —
Вдруг алтын!»
Я от радости робею:
Вдруг алтын?!
Прекрасна участь этих шпор —
Сжимать прекраснейшие ноги.
Смотря на них, я полн тревоги
Желая сжать их с давних пор.
Какой скакун принять укол
И бремя сладкое достоин?
О жребий, ты ко мне не зол:
Я знаю, чей ты, милый воин.
«Объяты пламенем поленья…»
Объяты пламенем поленья,
Трещат, как дальняя картечь.
Как сладко долгие мгновенья
Смотреть в немом оцепененьи
На нежно огненную печь.
Бросают лепестки авроры
Уж угли алые на нас,
А я, не опуская взоры,
Ловлю немые разговоры
Пленительных, знакомых глаз.
И близость все того же тела
Дарит надежду новых сил —
Когда б любовь в сердцах пропела
И, пробудившись, захотела,
Чтоб уголь свет свой погасил!
«Зачем копье Архистратига…»
Зачем копье Архистратига
Меня из моря извлекло?
Затем, что существует Рига
И серых глаз твоих стекло;
Затем, что мною не окончен
Мой труд о воинах святых,
Затем, что нежен и утончен
Рисунок бедр твоих крутых,
Затем, что Божеская сила
Дает мне срок загладить грех,
Затем, что вновь душа просила
Услышать голос твой и смех;
Затем, что не испита чаша
Неисчерпаемых блаженств,
Что не достигла слава наша
Твоих красот и совершенств.
Тем ревностней беру я иго
(О, как ты радостно светло!),
Что вдруг копье Архистратига
Меня из моря извлекло.
<1911–1912>
Мне ночью шепчет месяц двурогий все о тебе.
Мечтаю, идя долгой дорогой, все о тебе!
Когда на небе вечер растопит золото зорь,
Трепещет сердце странной тревогой все о тебе.
Когда полсуток глаз мой не видит серых очей,
Готов я плакать, нищий убогий, все о тебе!
За пенной чашей, радостным утром думаю я
В лукавой шутке, в думе ли строгой все о тебе,
В пустыне мертвой, в городе шумном все говорит
И час медлитель, миг быстроногий все о тебе!
<1911–1912>
Здесь цепи многие развязаны, —
Все сохранит подземный зал,
И те слова, что ночью сказаны,
Другой бы утром не сказал…
<1913>
«Я книгу предпочту природе…» *
Я книгу предпочту природе,
Гравюру — тени вешних рощ,
И мне шумит в весенней оде
Весенний, настоящий дождь.
Не потому, что это в моде,
Я книгу предпочту природе.
Какая скука в караване
Тащиться по степи сухой.
Не лучше ль, лежа на диване,
Прочесть Жюль Верна том-другой.
А так — я знаю уж заране,
Какая скука в караване.
Зевать над книгою немецкой,
Где тяжек, как картофель, Witz [105],
Где даже милый Ходовецкий
Тяжел и не живит страниц.
Что делать: уж привык я с детской
Зевать над книгою немецкой.
Милей проказливые музы,
Скаррона смех, тоска Алин, —
Где веселилися французы
И Лондон слал туманный сплин.
Что в жизни ждет? одни обузы,
Милей проказливые музы.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу