Александр Големба - Я человек эпохи Миннезанга - Стихотворения

В Сокольниках разубранный алтарь,
и дряхлые угодники в исподнем,
и толстый поп – и пред лицом Господним
равны и парфюмер, и золотарь.

До самой смерти у разверстых врат
толпиться попрошайкам и старухам.
Она близка – и лишь для нищих духом
приуготован райский вертоград.

Она близка – трепещущее пламя
ее спешит окутать в едкий дым.
А мы с тобой стоим в Господнем храме,
и ничего не нужно нам двоим.

Печать греха лежит на горожанах,
а злоба застит влажные глаза,
и по щекам старинных прихожанок
ползет неосушимая слеза.

А толстый поп, калач, как видно, тертый,
торчащий у святого алтаря,
рискует стать ипостатью четвертой
былого Назарейского Царя.

А в облаках кощунственной тревоги,
одушевляя старческий уют,
колышутся развенчанные боги,
жуют овес и песенки поют.

Заступница, мне нужно так немного,
верни мне жизнь, былой приязни в знак!
Прости меня — я тоже верю в Бога,
но только Он глядит совсем не так.

Но только Он в угаре богомольном,
на середине дальнего пути,
настиг меня – и в звоне колокольном
Его я не сумею обрести.

В опасности мозги,
когда всего безгранней
нерукотворный гипс
казенных изваяний.

Когда, стена к стене,
глухие как литавры,
стоят, окостенев,
холодные кадавры.

Хоть бейся головой
о каждый свод и угол,
об этот неживой
бред исступленных пугал!

Заправочка на ять!
Спешат полишинели
не дурака валять:
ваять полу шинели.

И складку сапога,
и мысль, что, скрипнув туго,
ушла в тоску испуга,
в незримость батога…

О, страх! О, непокой!
О, дрожь зимой и летом!
Вы вечно под рукой
тяжелым пистолетом!

…Ты Разум, и Гроза,
и Гнев, к их вящей славе,
но в подданных глаза
ты заглянуть не вправе.

Ты не решишься, нет, –
вот разве поневоле…
Ведь слишком темен свет
их неподкупной боли.

И на каких весах,
в цвету каких черешен
твой жалкий ужас взвешен
и твой животный страх?

Сменяется конвой,
как бремя мысли праздной…
Глядит с портрета твой
двойник благообразный.

Шагает, нарочит,
он по тропинке бедствий,
и сладостно журчит
ему поток приветствий.

… Выруливай, рули
к брегам обожествленья, –
ведь нет в садах земли
от смерти избавленья.

Как лучезарна твердь
и как льстецы ретивы,
когда приходит Смерть
и вносит коррективы.

Не говори о ласковых пижонах
в роскошных туфлях с плоскими носами!
Как затянулся вальс неприглашенных.
Нет мальчиков. И мы танцуем сами.

Ах, мы пасьянсы томные тасуем,
мы посещаем выставку азалий,
мы – шерочка с машерочкой – танцуем
в таком холодном и пустынном зале.

Кто нам всучил на ярмарке вселенской,
не знающий замены и отмены,
Жетон Непривлекательности Женской,
дурнушек унизительные гены?!

А что, коль этот гадкий лягушонок –
красавица, забытая нелепо?
Он длится, длится бал неприглашенных
под бешеные всхлипы уанстепа!

О, нам еще откроются сезамы
в бренчаньи связок и в скрипеньи створок, –
мы все еще, конечно, выйдем замуж,
но не за тех, кто близок нам и дорог!

И в магазине для молодоженов
приобретем коляску с теплым верхом…
он длится, длится вальс неприглашенных,
он ластится к светланкам, нинкам, веркам,

он ластится к светланкам, нинкам, веркам,
чтоб завершиться слезным фейерверком.

Не говори о барственных пижонах
с роскошными густыми голосами!
Как затянулся вальс неприглашенных.
Нет мальчиков. И мы танцуем сами.

Неверная Фортуна
влечет судьбу мою
к базарам Камеруна,
к ночному бытию.

Где кровью блещут маки,
мир бесконечно мал,
где есть сигнал атаки
и гибели сигнал.

Пора расстаться с тенью –
душой войти пора
в корзинщиков плетенья,
в причуды гончара.

В коварные оскалы
маскообразных лиц,
в наивные хоралы,
в пространство без границ.