Капитан, ссыпающий золото
В зеленую дрожь пруда.
Ревниво память уколота:
Такой же, как тот – тогда.
Мучительно разрешается
Сожженных губ немота,
И песня смолой скипается,
Такая ж, как та – тогда.
Глаза под ресницы спрячет он –
Затмится, взойдя, звезда –
И сердце зажимом схвачено
Тоски – такой, как тогда.
Неправда. Не повторяется
Ни лист, ни любовь, ни сказ,
И всё, что с нами сбывается –
Свершается в первый раз.
И если солнце померкнуло
При свете вот этих глаз –
Мы жизнь разобьем, как зеркало,
В последний — и в первый раз.
31.VIII.1927
5. «З а полночь, а всё дремота…»
З а полночь, а всё дремота
Не смыкает глаз.
Сердце б е з толку, без счета
Свой молотит сказ.
Не снега в полях белеют –
Не белы снежки –
То под летним ветром мреют
Тополей пушки.
Не седые те волосья
В русой той косе –
А пшеничные колосья
Поутру в росе.
Не запалые изъяны
Пожелтелых щек –
А по белому румяный
Яблочный бочок.
Эх, когда ты, сердце, где ты
Свой окончишь сказ?
А и впрямь до бела света
Не сомкнуть мне глаз.
17.I.1925
6. «Белые косматые пчелы...»
Белые косматые пчелы –
Реющий, слепительный рой –
Кроют обнаженные долы
Белой восковой пеленой.
Белые бурмицкие зерна
Сыпятся с мутной вышины,
Землю убирая – по черной
Рясе – фатою белизны.
Белая пчела – золотою –
Летом сберет цветочный мед.
Белое зерно той весною
Колосом пшеничным взойдет.
Сны мои, вспышки и улыбки –
Тающий, мелькающий рой –
Реют, переливчато-зыбки,
По-над опустелой душой.
Думки мои – нет их безвестней,
Сны мои — нет у них лица –
Станут перелетною песней
В сердце бродячего певца.
16.XII.1924
«Каждый раз, себя приоткрывая…»
Каждый раз, себя приоткрывая,
Выдавая стих или мечту,
Я напрасно духов вызываю,
Тщетно заклинаю пустоту.
Между мной и, слушатели, вами
Есть река, но нет на ней моста.
Мнится вам звенящими словами
Песенная глухонемота.
Знаю всё. И всё же, и тем боле
К вам иду, без устали даря –
Оттого, что так на то изволит
Щедрость песнопевца и царя.
28.V.1922
Память Марии Александровны Меркурьевой
1. «Ночью поздно, утром рано…»
Ночью поздно, утром рано –
будто не спала.
Без молитвы, неубрана,
сядет у стола.
Черств хлеб ей, черный горек,
солона вода.
Стукнут в двери – не отворит:
подошла беда.
– Ты ль, подруга, ты ли это?
глянь-ка на меня.
Дождалась от бела света
черного ты дня.
Оскудела, обнищала
песенная стать.
А бывало, ты знавала
в голос причитать.
– Я засплю ли, я заем ли
горе до утра –
если спать в сырую землю
улеглась сестра?
Мне ли в мочи, мне ли в силе
бедовать одной –
если ждать меня в могиле
довелось родной?
Как же мне залиться песней,
как сложу я сказ?
Ведь она в могилке тесной
не услышит нас.
16.X.1931
Не спи хоть до утра,
жги ночью свет, кури да вдоволь.
Никто не спросит: ты здорова ль?
не скажет: спать пора.
До вечера не ешь,
броди весь день, бесцельно даже —
никто не скажет: так нельзя же,
не хватится: ты где ж?
Как лист сухой кружа,
пришла ненужная свобода –
жить для себя, других поодаль,
себе принадлежа.
О, знать бы, знать бы мне,
что цепь забот, с любовью смежных,
и раздражительных, и нежных,
нас держит в жизни сне.
Не сплю. Всё жду – а ну
как скажут голосом знакомым:
– Приляг, не бойся, я ведь дома, –
и я, вздохнув, усну.
26.Х.1931
Тихо в доме. Гость не стукнет под окном.
Мы с тобой, сестра моя, вдвоем.
Жарко дышит печки круглое жерло,
нам с тобою наконец тепло.
Я тебе неспешно штопаю чулки –
я надену их с твоей ноги.
Ты легла за книжной полкой на кровать,
так – понежиться, так – подремать.
Вот ты встанешь, вот присядешь ты за стол,
скажешь: – что твой чайник, не ушел? –
Читать дальше