Виктор Боков - Том 1. Стихотворения

Павловна! Я напишу им
Сейчас же о встрече нашей.
Павловна! Я попрошу их,
Чтоб относились иначе.

Скажу я им: вот что, милые,
Плохо вы мать бережете!
Она отдала вам силы,
А вы ей что отдаете?

Девочку назвали Дарья.
Дедушка просил об этом,
Бабушка того хотела.
Молодая мать сияла:
— Дайте Дашеньку скорее! —
Молодой отец сердился,
Целый день ходил не в духе:
— Дарья? Что это такое?
Дарья! Что это за имя! —
Теща зятя устыжала:
— Полно, чем ты недоволен?
Дарья — это дар природы,
Это лучше, чем Светлана,
Проще, тверже и сурьезней.
Вырастим девчонку нашу,
Выдадим за космонавта,
Унесет он имя Дарья
В межпланетное пространство.
— Разве только что в пространство! —
Потихоньку зять сдавался,
Сам улыбку в фикус прятал,
Потому что тесть заметил,
Что у Даши нос папаши!

Ревут винты аэродромов.
Зол ветерок. Мороз жесток.
И среди прочих летчик Громов
Ведет машину на восток.

Да, Громов. Но не тот, что славен
И на служебной высоте,
А тот, что под Смоленском ранен
И вылечен в Алма-Ате.

Война его не изломала
В окопах на передовой,
Хотя волною аммонала
О землю била головой.

Он был в бинтах и в гипсе белом,
Как неживое существо.
И смерть белогородским мелом
Весь месяц метила его.

Но выдержал орел-курянин,
Кость курская — она прочна.
В анкетах Громов пишет «ранен»,
Перечисляя ордена.

Но их не носит, слишком скромен,
Геройством хвастать не спешит.
Я им любуюсь: как он скроен,
Как склепан, как надежно сшит!

Он из кабины смотрит прямо,
Уверенный в самом себе.
И солнышко лучом вдоль шрама,
И светлый зайчик на губе.

О, сколько не пришло! Он знает.
Счет всем потерям не забыт.
Прочь реквиемы! Громов занят —
Посадку дали. Он рулит.

Соловей распевал при мамонте,
Когда не было льдов у планеты.
Не обученный книгам и грамоте,
Дикарей выводил он в поэты.

Соловей распевал при Мамае,
Тешил смердов и голытьбу.
И напрасно его принимали
За разбойника на дубу!

Соловей распевал при Гитлере.
Мы тогда понимали, что он
Ободряет Россию: враги твои
Уберутся когда-нибудь вон!

Он от горя, что рыскают волки,
В диких зарослях плакал навсхлип.
Никогда его песни не молкли,
Никогда его голос не хрип.

И теперь! Вы прислушайтесь ночью —
Над собраньем ольховых тихонь
Бьет по песенному узорочью
И бежит соловьиный огонь.

Он погаснуть, я знаю, не может,
Он в России легенда легенд.
На лопатки его не положит
Никогда никакой конкурент!

Я не думал печалиться,
Когда не давали печататься!

Я вставал, открывал сеновал,
Шел к реке с полотенцем мохнатым
И подсвистывал и подпевал
В тон питомцам пернатым.

Грабли брал, шел в луга,
Где колхозницы пели.
— Я теперь ваш слуга!
— Докажи нам на деле!

Ах, как сено шумело на вилах
У проворных девиц!
Сколько было там милых,
Удивительных лиц!

Ну, какие права мои
Были тогда?
Повторяли слова мои
Люди труда.

Почему повторяли,
Не знаю и сам.
Я слова говорил,
Я слова не писал.

Жил я устно,
Жил не печатно,
Жил не грустно,
Жил не печально.

Цвел мой стих на устах,
Шел по кругу вприсядку,
Жил в живых голосах
Под гармошку-трехрядку.

Ко мне за песнями шли
Деревенские Дуни.
Где-то ждал меня шрифт,
Я о нем и не думал.

Что мне сборник стихов,
Что мне критиков мненье,
Если девушки до петухов
Распевали мои сочиненья!

Без муравья вселенная пуста!
Я в этом убежден, товарищи.
Он смотрит на меня с куста
И шевелит усами понимающе.

Вся голова его — огромный глаз.
Он видит все, что мы, и даже более.
Я говорю: — Здорово, верхолаз! —
Он промолчал. Но мы друг друга поняли.

Я говорю: — Привет лесовику!
Не слишком ли ты много грузишь на спину!
А муравей молчит. Он на своем веку
И тяжелей поклажу таскивал.