яшка казанова - стихи

во францию рваться, стремиться, бежать,
лететь Air France’ом или аэрофлотом.
в салоне такси забытый уже довезенным кем-то пиджак.
париж. кто-то – за рифмой, кто-то – за музыкой, кто-то – за фото.

у хэма нос в абсенте вымочен.
он стар и пишет вымученно,
а я давлю строчки, как сок из свежих апельсинов
(вот к каким метафорам стремят нас блага цивилизации)

париж. брутальностью скул каждая схожа с апексимовой.
бутики лагерфельда и, дабы потрафить патриотизму, зайцева.

твои ладони такие теплые, такие небешеные
небесных бедствий не чуявшие ни разу.
мои – холодные, крадучись, словно беженцы,
ползут по перилам, тащат меня на террасу
к метрвецам, к уайльду и джимми мориссону.

ласковый вечер в дожде купается-моется.
это париж. я учусь любить тебя до крови,
серенады орать на русском под раскрытыми окнами.

наш медовый месяц – безделица слаще патоки.
ты красива, ты манишь коленями где-то под платьями.

и к тебе возвращаясь от именитых покойников,
я, как джанки, шатаюсь по нашей маленькой комнате.
так глубинно в тебя влюблена, что даже надгробия
не заменят мне губ твоих черного горького грога.
этот город соитий останется в нас, как ребенок.
но нашего сына я буду звать без прононса.
2001/04/24

в войну игрались,
клюквенной кровью пачкались.
у двери рая
раскланивались со скрипачками
и прочими, то есть – другими.
из оркестрика окуджавы.
как сладки небесные гимны,
как приторны... снег лежалый
ласкает чугун ботинка
и медленно тает, льется.
в войну игрались, гляди-ка:
в ранах, как елка в блестках,
ладони.
2001/04/24

длительность дней восхитительна.
хитиновой синью панциря дремлет небо.
и школьники бродят стайками, глупо хихикая –
в дневнике, истомой изогнут, алеет неуд.

мне нравится тлеть ожиданием
скорейшего потепления или даже
грядущего лета. хронологически далее
будут майские празднества.
2001/04/25

я стала совсем больной. и эта рубаха в клетку,
настолько новая, что даже пахнет торговлей,
и кипа стихов, непомерно растущая к лету –
не панацея. мои мальчишечьи голени
стремятся покрыться шерстью, совсем как фавновы.
я бы стала нижинским, стирала мозоли в мясо.
париж остался в кишках, мерцающий фарами,
слепящей периферийкой перепоясанный.
я стала совсем чужой. на «вы» со своим отражением.
уайльда страшные сказки в салоне лайнера.
и деньги, как повод еще продолжать движение,
кончаются. блекнет париж. дурманящий лай его
шарманкой монмартра (причем тут фиалки, месье?)
звенит между слов, между взглядов, в сочащемся между...
ах, сентиментальность: соленую устрицу съев,
так нежно ее пожалеть.
2001/05/11

ссылка затянулась. белым бантом.
как у первоклашки. было? было.
на гитаре девочка лабала.
как я эту девочку любила.
нервно полоскал листву ноябрь,
столь похожий на ее улыбку.
и, набившись в спутницы, наяды
после водки не вязали лыка,
оставаясь преданными где-то
в рвах парадных питерско-московских.
эта девочка, в любовь мою одета,
становилась трепетной и скользкой,
эта девочка купалась в теплой пене.
эта девочка умела жить на крышах.
оттого так сладко цепенею,
изредка минор ее услышав.
2001/05/12

знаешь, я все же бывала в твоем париже,
ласкала рыжие кудри девочки из ротонды.
здесь небо много суровей, нежней и ниже,
и как-то настойчивей, что ли? зеленого сыра тонны
скупают в лавках юркие парижане
десятки лет отмечаясь привычным бонжуром.
от этого очень спокойно, хотя мне жаль их:
подобное постоянство уютно-жутко.
они глазеют на всех проходящих мимо,
сидя в кафе, выходящих на мостовые.
здесь неприлично влюбляться и быть любимой
до крови в горле, до жаркой раны навылет.
но, что очевидно донельзя, в почете учтивость
пардон заменяет дуэли, мерси – перчатки,
летящие в лица. меня никогда не учили
ножам и вилкам для рыбы. зеленого чая –
в пиалу, съемной квартиры холодная ванна,
и спят покроватно мои любимые лица.
зеленого чая – в пиалу, почти отвара.
и вряд ли получится нотр даме молиться,
и вряд ли получиться плакать у трапа, прощаясь.
я съела париж, как отраву, немного морщась.
а ты в это время – в питере. вряд ли чая,
скорее – абсента, а может, чего попроще.
но это неважно ни мне, ни тебе, ни спазмам
желудка, которые режут на половины.
ты помнишь про бога, про эти игрушки с паззлом?
так вот, доигрался. Veritas только in Vino.
и я его пью беззастенчиво, как в пустыне,
стараясь забыться, а, может быть, стать порочней.
хотя – это поза. приятным комочком стынет.
предложишь абсента? а, может, чего попроще.
ты знаешь. я все же бывала в твоем париже.
и пусть не с тобой, это вряд ли тебя волнует.
здесь небо много суровей, нежней и ниже,
и как-то настойчивей, что ли? непререкаемей? ну и
черт с ним.
2001/05/11