Наталья Загвоздина - Дневник

Не выйти б из снегов, очистивших от порчи!
Но где-то метроном отмеривает ход…
Пусть будет каждый взгляд очищен и разборчив,
и город не падёт, как пал Иерихон.

Пока трубит метель, готовь ему подмогу…
Молчит вся Божья тварь, попрятавшись в снега,
внесённые сюда… Бумага чуть подмокла…
И мёрзнут пальцы рук, укрывшихся слегка…

По Островскому снежно. В Пыжах
Критский Голос. И торжища посвист…
Побирушка, одёжку поджав,
собирает по крошечке постной…

Ноги мёрзнут. Сердечный пожар.

Где-то здесь Александр Николаич
проходил… И какой-то «герой»
подавал голытьбе на калачик…

От того – ни двора ни кола ведь…

Новый возраст. Кресты да пороша.
Что не с ними – с другого порога.

Лишь бы сердце для плача – порожне
оставалось. Канона дорога.

Разглядеть поподробнее жизнь
через линзы натруженных глазок,
не заметив наивно межи,
за какую не хаживал классик, —

чей удел? Стань, как дети, пророк
иль слепой песнопевец, что зорче
остальных… По ноге им порог,
за которым закаты и зори —

се начало с концом. На заре
начинай и закончи с заходом…
Принимает Дитя Назарет
поперёк мировому закону.

Русский март и поблажки не даст
и соломки не стелет,
и тепло, как птенца из гнезда,
вытесняет, – не с теми,
кто погреться горазд…

Капля точит скалу – даже март не навеки.
Ночь проходит, а днём – он и впрямь не гора,
и живём по старинке, судьбу не коря,
как и надо, наверно…

Я не с тем, кто его поменял на покой
райских садиков с порослью южной…
Здесь своё: долгий обморок, с жаждой в покос,
утолённой нехитрою юшкой.

Поскрипывает под подошвой. На душе
постскриптум к декабрю. И холод мировой.
Стенания и слёз что язвы моровой…
Тулупы до земли и ворот до ушей.
Ах, было б дело в том – процвёл бы посох весь
(мечте манящей в тон заманчивая весть).
Люд мёрзнет, снег скрипуч, постскриптум не щадит,
и накрепко скрыл туч Податель нищий диск
луны, повисшей зря, в полтона, в пол-лица…
Страницы января переча полистать…

…Но оный – при дверях. При двёрех. Ан – и тут.
Январь очередной не краше, но честней.
Всё чаще смотрим в ночь и видим ночью снег,
идущий… И часы по-прежнему идут
в былое… Но скорей, но медленней… Не так,
как прошлого скворцы, стрекозы, мотыльки…
И нового цветка не выпитый нектар —
лишь слаще… Горько так, что тает. Но ты кинь
не камень, а снежок – в неправое, в печаль…
На этом декабрю поставивши печать.

Под канонаду, под восторг (о чём восторги?!)
ни думать, ни уснуть.
Они с лихвой уже оставлены во стольких
ушедших. Завтра суть

протрёт глаза. И мы, с протёртыми глазами,
уставимся как раз
в её суровый зрак… Нелёгкого касанья
кто выдержать горазд?!

И мы замрём, без залпов вспоминая
вчерашнего житья
волненье, вихри, власть… Обрывки подминая
избытого шитья…

Заглядывать не буду – ясный день.
Река, обрыв, погост… Родною речью
снегов и поворотов не перечит
ни местности пейзаж, ни даль за речкой,
застывшей на ходу, ни наша тень,
захваченная в плен стоп-кадром в тех
местах, калужских, что когда-нибудь залечат
и этот, с солнцем, шрам начала января…
Из плоской тени плоть объёмно сотворя.

…А этот, который грустит,
чуть крохи сбиваются в стаю,
по-птичьему (холоден, тих
и тёмен денёк), нынче встанет

на службу, навытяжку… Всё б
ему в облака, на Пегасе…
Любезный, и не напрягайся —
побалуй кобылку овсом,

рабочую, чёрную, в путь
готовую в оные сроки…
Тебе же, сложившему строки
подобные, верится пусть

в одно и другое зараз,
без трения, войн и потери,
безудержных прений по теме,
с немногим, что долго потерпит…

Чей голос, что рябь на водах,
глубоких и мелких,
и жернов, которым вот так
ворочает мельник,