Юрий Кузнецов - Стихотворения и поэмы

Лысые горы взаимно сменялись в аду.
И на одной прозябала на самом виду
Церковь гордыни. В ней бесы толпились. Над ними
Папа стоял на амвоне в тумане и дыме.
Он осенял крестным знаменьем, прах побери,
Череп убийцы с горящей свечою внутри
И проповедовал бесам. Их отзыв был дружен.
— Браво! — кричали они. — Это тот, кто нам нужен!
И выносили из церкви его на руках.
Солнце, как череп, мерцало в косых облаках.
Так Пий Девятый, а в прошлом Мастаи-Фаррети
Непогрешимость свою утверждал на том свете…

В городе Глупове нет ни кола, ни двора,
Правда ходячая с треском пошла на дрова.
Мрачный Щедрин спекся в уголь по самые плечи.
— Вы издалече? — окликнул он нас. — Издалече.
Свифта видали? — Видали. Горит мизантроп.
— Так я и знал! — и глаза закатил он под лоб.
Он нас не видел, а значит, уже ненавидел.
Может быть, в детстве валун его с неба обидел…

В клетке свободы, где воле положен предел,
Между двумя обезьянами Дарвин сидел.
Детерминист дальше носа не видел свободы,
Но размышлял: — Я конечный остаток природы.
Если приматы остаток «еще», я — «уже».
Что есть душа?.. — Дарвин вспомнил в аду о душе.
Видели мы Карла Маркса… Как труп бездыханный,
Он на разбитых скрижалях лежит, злоуханный.
Ворон клюёт его сердце и чистит свой клюв
О письмена, и взлетает, во тьме потонув.
Призрак его коммунизма бродил по Европе,
Нынче он бродит в аду, как дикарь при потопе…

Шли по песчаной косе. Ночь мерцала мертво.
Встретили Ницше, верней, отпечаток его.
Вдавленный в чёрный песок, он лежал одиноко,
Руки и ноги раскинуты были широко.
В мёртвых глазах отражалось мерцание звёзд.
Мне показалось: он хочет восстать в полный рост.
В тусклых глазах отразилась какая-то точка.
Точка двоилась. То был человек-одиночка.
Мы поглядели на небо — оттуда на нас,
Руки и ноги раскинув, летел карамаз.
Это был Ницше — свободы безумный остаток.
С чёрного неба он падал на свой отпечаток.
— Я возвращаюсь! — вопил он. И замертво пал,
Но неотчётливо в свой отпечаток попал.
Встал, осыпая проклятьями свой отпечаток.
Глянул на небо — безумной свободы остаток.
— Что ты там делал? — Ответил: — Боролся с орлом! —
И зарыдал. И стремглав потемнело кругом.
С чёрного неба крылатая тень налетела,
Ницше схватила и взмыла во тьму без предела…

Снился мне сон Льва Толстого. Он шёл за сохой
И пританцовывал: жёг его пламень сухой.
Он пропахал полосу через адский репейник,
Но обогнул по кривой наш земной муравейник.
Воздух, как в старом подвале, протух и прокис.
Мы обнаружили скопище слипшихся крыс.
Эти масоны никак не могли расцепиться.
И выгрызали друг другу голодные лица.
Кое-кого я узнал. Остальные в тени
Так стервенеть и остались, как в оные дни.
Кроме Керенского, хуже там не было стервы,
Чем Соколов, написавший приказ номер первый…

Видели мы броневик, а на нём и того,
Кто на дыбы поднял ненависть века сего.
Оба — в огне. Я окликнул вождя. Он воззрился,
Хитро прищуренный глаз из-за дыма слезился:
— Что тебе нужно, товарищ? Я занят. Горю. —
И отвернулся… Ну что ж, я его не корю.

Голодно, холодно люди в аду пребывали.
Храбрый Корнилов и честный Деникин попали
В ту же темницу, как в Быхове в старые дни.
— Мы здесь бывали! — заметили горько они.
Бесы отменно ответили: — Эх, человеки!
Вы здесь гостили, теперь остаётесь навеки.
И за стеной услыхали они натощак
Грустную песню. То пел сокрушённый Колчак.
Белый террор или красный террор — всё едино.
Батька Махно поглядел — широка ли долина,
Долго ли будет катиться его голова?
— Вечные веки! — сказала косая братва.

— Зря мы пропали, — в аду мужики горевали. —
Зря мы антонов огонь на всю Русь раздували…
Голос Антонова им отозвался в дыму:
— Что-то я вас, дорогие мои, не пойму.

Троцкий, Свердлов и Дзержинский, и прочие нети —
Все угодили в пожар мировой на том свете.
Пал Тухачевский с кровавой звездою во лбу.
Чёрт в его душу гудит, как в пустую трубу.
Павлик Морозов с убийцами рухнул на месте,
Кровная жертва. Но чёрт не отдал ему чести…

Фрейд помешался на сексе и был очень зол
На человечество. Только чертей не учел.
Но заявил, обнаружив чертей после смерти:
— Призраки мозга! — Посмотрим, — ответили черти
И посадили его на осиновый кол.
— Это же секс! — он зачичкал. — Да здравствует пол!..
Бесы заметили: — Ты симулянт. Но довольно.
Здесь ты с ума не сойдёшь. И всегда будет больно…