Юрий Кузнецов - Стихотворения и поэмы

Мрачное солнце черно от великого сраму.
Кол со змеёй рухнул с неба в горящую яму,
И зашипела змея: — Сохрани и спаси! —
То был Игнатий, проруха крещёной Руси.
Он величал самозванца, а ляхи и бесы,
Как и всегда, соблюдали свои интересы.
Превознесли кощуна с пылью мира сего
И на осиновый кол посадили его.
Он на колу, как змея или червь, извивался
И в содомитской любви к Сатане признавался.
Тьфу! И мы прочь навсегда отошли от него.
Серое сеево нас осыпало мертво,
Пепел в аду оседал — это всё, что осталось
От самозванца: московская знать постаралась…

Бог не играет. Играет и вертится бес.
Снился мне глобус, подобье земли без небес.
Он на подставке вертелся, и самозабвенно
Он до того довертелся, что вспыхнул мгновенно.
Я отскочил и очнулся от сна своего.
Где-то в долине горела часть мира сего.
Люди бежали в тени золотого кумира.
Я узнавал в них бессмертных героев Шекспира.
Вот он и сам. Он в горящих ботфортах бежал,
Как с поля боя Фальстаф. Его голос дрожал:
— "Глобус" горит! Все герои в дыму по колени!..
Бедный Шекспир! Его сердце осталось на сцене.
Дёрнет за нитку Невидимый века сего —
И Дизраэли сболтнёт про себя самого:
"Миром владеют не те, кто играет на сцене…"
Мир не театр! Бог летит как стрела. На колени!
Облако дыма, как груда развалин, вдали
Мрачно вздымалось. Мы в облако дыма вошли.
Это был город. В глазах у меня потемнело.
Призрак бродил со свечой. Это был Кампанелла.
Он обошёл нас и дико глядел на меня,
Пуча глаза, как сова среди белого дня.
— Ну, наконец! — он вскричал и слегка прослезился. —
В городе солнца живой человек появился!..
В городе солнца, он в этом ошибся весьма,
Было затменье. Стояла дымучая тьма.
Даже свеча, что в руке у него пламенела,
Тусклые слёзы роняла… Прощай, Кампанелла!

Ворон кружил надо мною и молча ронял
Тени зловещих кругов и тоску нагонял.
Видно, во мне сомневался, на что я заметил:
— Милый, я жив, а ты мёртв! — Сам дурак! — он ответил
И улетел. Я остался в сомненье глухом.
— Здравствуй, Декарт! — он прокаркал за дальним холмом.
Вскоре с крутого холма мы внизу увидали
Вольного думца, сидящего в крепкой печали.
Локти держа на коленях, руками подпёр
Он подбородок и в точку уставил свой взор.
На голове в это самое точное время
Ворон сидел и угрюмо долбил в его темя:
— Я твоя мысль! — Сомневаюсь! — философ вопил.
— Ну, существуй! — и опять в то же место долбил.
Мир существует иль нет — в это место пустое
Дьявол долбит… право, есть что-то в этом такое…

В тёмной глуши, под ракитовым мёртвым кустом,
Разин лежал по частям и с разинутым ртом.
Ноги отдельно от тулова землю топтали,
Руки отдельно от тулова звёзды хватали.
Ноги дрожали и руки тряслись, и едва
Память и мысли держала его голова.
— Что с ним случилось? — мой спутник поверил едва ли.
Он четвертован, — сказал я в глубокой печали. —
— Стенька, проснись! — Шевельнулся былой удалец.
Стал по частям собираться и встал наконец,
И разогнал свои стоны в безвестные дали.
Глянул на нас и сперва он увидел едва ли,
Но пригляделся. Ему померещился свет:
— Русь, ты откудова? — Издалека! — был ответ.
Стенька и спутника рядом со мною заметил:
— Что за разбойник? — Прощённый навек, — я ответил.
Взором весёлым меня он ломал так и сяк:
— Где-то я видел твой сон? Признавайся, казак!..
Сели в обнимку, запели про дни ретивые,
Как выплывали на стрежень челны расписные.
Спутник вплетал в наши песни свою трын-траву,
Что из глухого местечка по имени Тьфу.
Филин заухал. Стал Стенька к нему придираться,
Хайкой бросаться… И мы поспешили убраться.

На Украине, как туча в удушливый день,
В огненной яме стояла косматая тень.
То был Мазепа, и шведы, и вечные муки.
К чёрному солнцу вздымал он дрожащие руки,
Лязгал зубами, не видя уже ничего.
Падали руки, за горло хватая его.
Так на огне и держали обвисшее тело
На посрамленье души, и оно закоптело.
Дым через уши валил из спинного хребта.
Чёрный язык вылезал, как змея, изо рта.
— Что происходит? — мой спутник поверил едва ли.
— Это предатель, — сказал я в глубокой печали. —
Русский предатель. Он душит себя самого.
Так принимает он казнь не от мира сего.

Тучи летели, и карты из них выпадали.
О, роковые крапленые карты печали!
Редкие штуки бывают при адской игре.
— Царь на кону! — закричали на лысой горе.
И во мгновение века за лысой горою
В небо ударил фонтан небывалой струёю.
Эта струя жидкой грязи и мёртвых камней,
Жаб и гадюк, и чудовищ, и грешных теней
Пала в глухую долину и стала болотом —
Дна не достать ни стрелой громовержца, ни лотом.
Царская тень, заломив треуголку свою,
Гордо стояла на камне в болотном краю.
Это был Пётр. Его царская воля запела.
Он наступил на змею, и она зашипела:
— Здесь будет город!.. — Знакомые эти слова
Странно звучали. Но царь засучил рукава.
Тик передёрнул его, словно карту в колоде…
Бесы играли нечисто, согласно породе.
Крепко игра продолжалась. Убрали царя.
— Кит на кону! — игроки закричали, а зря.