Давид Самойлов - Стихотворения

И своему изделью

Желают вечной славы,

А не похвал в застолье

Под винными парами.

Зачем? Ведь он же мастер,

И смерть не за горами.

1978

Вдруг странный стих во мне родится,

Я не могу его поймать.

Какие-то слова и лица.

И время тает или длится.

Нет! Невозможно научиться

Себя и ближних понимать!

1978

Он заплатил за нелюбовь Натальи.

Всё остальное — мелкие детали;

Интриги, письма — весь дворцовый сор.

Здесь не ответ великосветской черни,

А истинное к жизни отвращенье,

И страсть, и ярость, и души разор.

А чья вина? Считайте наши вины

Те, кто умеют сосчитать свои.

Когда уже у самой домовины

Сошлись концы любви и нелюбви.

И должен ли при сём беречься гений?

О страхе должен думать тот, другой,

Когда перед глазами поколений

В запал курок спускает нетугой.

Что остаётся? Поздний Тютчев?

Казалось, жизнь ложится в масть.

Уже спокоен и невлюбчив.

И вдруг опять — стихи и страсть.

Что остаётся? Поздний тоже,

Но, господа благодаря,

Вдруг упадающий на ложе

В шум платья, листьев, октября.

Что остаётся? Пушкин поздний?

Какой там — поздний! Не вчера ль -

Метель, селитры запах грозный,

И страсть, и гибель, и февраль…

1977–1978

И вот однажды ночью

Я вышел. Пело море.

Деревья тоже пели.

Я шёл без всякой цели.

Каким-то тайным звуком

Я был в ту пору позван.

И к облакам и звёздам

Я шёл без всякой цели.

Я слышал, как кипели

В садах большие липы.

Я шёл без всякой цели

Вдоль луга и вдоль моря.

Я шёл без всякой цели,

И мне казались странны

Текучие туманы.

И спали карусели.

Я шёл без всякой цели

Вдоль детских развлечений —

Качелей, каруселей,

Вдоль луга и вдоль моря,

Я шёл в толпе видений,

Я шёл без всякой цели.

1978

Спи, Мария, спи.

Воздух над тобой

До высот небесных

Полон тишиной.

Дерево в ночи —

Изваянье дыма.

Спи, Мария, спи.

Пробужденья нет.

А когда потом

Мы с тобой очнёмся,

Разбегутся листья

По тугой воде.

Во сне мне послышался голос,

Так тихо, что я не проснулся,

И сон мой к последнему вздоху

Как будто в тот миг прикоснулся.

К последнему вздоху Марии,

Который настолько был лёгким,

Что словно уже относился

К бессмертью души, а не к лёгким.

На миг, что почти неприметен,

Сошлись непохожие двое —

С её сновиденьем бессмертным

Моё сновиденье живое.

И вот уже больше недели.

Как кончилась вся маета,

Как очи её не глядели

И не говорили уста.

Казалось, что всё это рядом,

Но это уже за чертой,

Лишь память не тронута хладом

И не обнята немотой.

И можно ли страхам и ранам

Позволить себя одолеть?

Лишь память, лишь память дана нам.

Чтоб ею навеки болеть.

1978

Отгремели грозы.

Завершился год.

Превращаюсь в прозу,

Как вода — в лёд.

1978

Из всех печей, из всех каминов

Восходит лес курчавых дымов.

А я шагаю, плащ накинув

И шляпу до бровей надвинув.

Спешу в спасительный подвальчик,

Где быстро и неторопливо

Рыжеволосый подавальщик

Приносит пару кружек пива.

Вторая кружка для студента,

Косого дьявола из Тарту,

Который дважды выпил где-то

И починает третью кварту.

Он в сером свитре грубой вязки,

По виду — хват и забияка,

Он пьёт и как-то залихватски

Разламывает шейку рака.

Он здешний завсегдатай. Дятел,

Долбящий ресторанный столик.

Он Мефистофель и приятель

Буфетчицы и судомоек.

Поклонник Фолкнера и йоги,

Буддизма и Антониони,

Он успокоится в итоге

На ординарном эталоне.

Он не опасен. Пусть он шпарит

Двусмысленные парадоксы

И пусть себе воображает,

Что он силён в стихах и в боксе.

Мне нравится его весёлость.

Как он беспечен и нахален,

И даже то, как тычет в соус

Огрызок сигареты «Таллин».

А в круглом блюде груда раков,

Пузырчатый янтарь бокала,

И туч и дымов странный ракурс

В крутом окне полуподвала.

1978

Пусть нас увидят без возни,

Без козней, розни и надсады.