Наум Коржавин - На скосе века

Вот песня! Ты слышишь?
Так шла бы ты прочь!
Потом ты ему
Не сумеешь помочь.

А впрочем, что песня?
Её ли вина,
Что в ней не на месте
Ни Он, ни Она,

Что всё это спорит
С подспудной мечтой
И в тайном разладе
С земной красотой…

Но если любовь
Вдруг прорвётся на свет,
Вновь:
   Он Её любит,
Она Его — нет.

Хоть прошлых веков
Свет не вспыхнет опять,
Хоть нет дураков
Так ходить и страдать.

Он тоже сумел бы
Уйти от Неё,
Но Он в Ней нашёл
Озаренье своё.

Но манит, как омут,
Её глубина,
Чего за собой
И не знает Она.

Не знает, не видит.
Пускай! Ничего.
Узнает! Увидит! —
Глазами его.

Есть песня одна
И один только свет:
Он любит Её,
А Она его — нет.

Могу в Париж и Вену.
Но брежу я Москвой,
Где бьётесь вы о стену,
О плиты головой,

Надеясь и сгорая,
Ища судьбы иной.
И кажется вам раем
Всё то, что за стеной.

Где, все сместив оценки —
Такие времена, —
Я так же бьюсь о стенку,
Хоть стенка
      из говна.

У озёр лесных биваки,
Молодецкие атаки,
Дым скрывал зарю.
В Новом Хемпшире [9]мы жили,
Славно, весело служили
Батюшке-царю.
Батюшке-царю.

Но настала та минута,
Паруса вовсю надуты,
Грузим пушки в трюм.
Здравствуй, Дон! И здравствуй, Терек!
Покидаем дальний берег
И плывём в Арзрум.
И плывём в Арзрум.

Что ж вы, братцы лейб-казаки!
Иль впервой менять биваки?
Так о чём тужить?
Что за страх — края чужие!
Раз мы войско, мы в России,
Где б ни вышло жить.
Где б ни вышло жить.

Горожане в древнем городе Содом
Были заняты развратом и трудом.
Рос разврат и утончался… И всегда
С ним росла производительность труда.
И следил всё время строго их Сенат,
Чтоб трудом был обеспечен их разврат.

Телевидение в городе Содом
Просвещение вносило в каждый дом.
Дух Прогресса всех учило постигать:
Наслаждаться, но расплаты избегать.
Пусть кто хочет превращает в матерей
Их одиннадцатилетних дочерей.

Что пугаться? — были б в деле хороши!
В том и жизнь. И нет ни Бога, ни души.
Наслаждайся!.. А к вакханкам охладел, —
Есть в запасе свежесть юношеских тел.
Что там грех — забвенье смысла и лица
Перед скукой неизбежного конца?

Все ли думали так в городе Содом?
Может быть… Да кто расскажет нам о том?
Остальные ведь молчали — вот напасть! —
В ретрограды было стыдно им попасть…
И от всех, кто прямо чтил не Дух, а плоть,
Их потом не отделял уже Господь.

Чем всё кончилось — известно без меня.
Что вникать в природу Божьего огня.
Все сгорели в древнем городе Содом,
А при жизни размышляли не о том,
Не о том, за что сожгут, на что пенять…
Лишь — куда себя девать и чем занять.

Как в России напоследок
Сатана творил содом.
Хор несчастных людоедок
Плакал: «Смело в бой пойдём!»

Хор постигших с малолетства
В звуках горна и трубы,
Как прекрасно людоедство
Вечной классовой борьбы.

Так и жили — век на взводе,
Всё в борьбе. За годом год.
Вроде в классовой… А вроде
И в другой — словарь не тот.

В общем, жизнь была иная.
Пыл всё гас… Напор всё тих…
Ложь сгущалась… Сам не знаю,
Чем питалась верность их.

Кто смущал их, этих малых?
К власти путь кто им торил?
Соблазнял их, поднимал их:
Их руками зло творил?

Кто учил, тишком иль с ходу,
Брать бодливо на рога,
Всех инаких — тех, кто воду
Лил на мельницу врага?

Научились. Строго звали
Светом тьму. И сверх того…
Но порой добры бывали,
Выручали кой-кого…

Всё же бабы… Вдруг жалели…
Но — вели. Вели всегда.
Поднимались — к дальней цели,
Оказалось — в никуда…

Всё распалось. Не в столетьях,
А при них. Само собой…
…И в глазах у женщин этих
Злость, растерянность и боль…

Нет ни ясности, ни роли.
Лишь одно при них всегда —
Страсть топтать ту злую волю,
От которой вся беда.