Наум Коржавин - На скосе века

В одном лесу лев как-то околел:
Зайчатины, должно быть, много съел.
А было завались её — скрывать не стану.
Лев заготавливал её согласно плану,
Что сам волкам спускал.
И волки рыскали в лесах и между скал,
Чтоб — буде заяц вдруг объявится где близко —
Схватить и приволочь и получить расписку.
Пять зайцев за квартал! —
            А нет — плати натурой:
Под барабанный бой навек простись со шкурой.
Те ж зайцы, что спаслись, таясь по перелескам,
Потом являлись сами — по повесткам.
Ведь зайцы мясом чувствуют эпоху
И знают: план — закон, а вне закона — плохо.

Лев так бы зайцев и доел,
Да околел.

Куда это ведёт, всем скоро стало ясно,
Бить зайцев запретили за напрасно.
Раз после этого, травы едва касаясь,
Чрез безопасный лес пёр уцелевший заяц.
И вдруг ему навстречу ёж.
— Здорово, заяц! Как живёшь?
Вам, говорят, теперь полегче малость стало…
(Ёж больше жил в норе, и слыл он либералом.)
Вас, говорят, теперь не бьют?
— Да нет, не густо!
Ни за что — это так. Но треплют за капусту.
Да и потом сказать: живи!.. А что за счастье?
Ни блеска нет теперь, ни трепета, ни власти.
И охамел вокруг народ.
Бесштанный соловей что хочет, то поёт.
Любой — хотишь туда, хотишь сюда подайся…

Что благородны львы — выдумывают зайцы.

Чтобы быстрей добраться к светлой цели,
Чтоб все мечты осуществить на деле,
Чтоб сразу стало просто всё, что сложно,
А вовсе невозможное возможно, —
Установило высшее решенье
Идейную таблицу умноженья:

«Как памятник — прекрасна. Но для дела
Вся прежняя таблица устарела.
И отвечает нынче очень плохо
Задачам, что поставила эпоха.

Наука объективной быть не может —
В ней классовый подход всего дороже.
Лишь в угнетённом обществе сгодится
Подобная бескрылая таблица.

Высокий орган радостно считает,
Что нам её размаха не хватает,
И, чтоб быстрее к цели продвигаться,
Постановляет: «Дважды два — шестнадцать!»

…И все забыли старую таблицу.
Потом пришлось за это поплатиться.
Две жизни жить в тоске и смертной муке:
Одной — на деле, а другой — в науке,
Одной — обычной, а другой — красивой,
Одной — печальной, а другой — счастливой,
По новым ценам совершая траты,
По старым ставкам получать зарплату.
И вот тогда с такого положенья
Повсюду началось умов броженье.
И в электричках стали материться:
«А всё таблица… Врёт она, таблица!
Что дважды два? Попробуй разобраться!..»
Еретики шептали, что пятнадцать.
Но, обходя запреты и барьеры,
«Четырнадцать!» — ревели маловеры.
И всё успев понять, обдумать, взвесить,
Объективисты объявляли: «Десять».

Но все они движению мешали,
И их за то потом в тюрьму сажали.
Но всех печальней было в этом мире
Тому, кто знал, что дважды два — четыре.

Тот вывод люди шутками встречали
И в тюрьмы за него не заключали:
Ведь это было просто не опасно,
И даже глупым это было ясно.
И было так, что эти единицы
Хотели б сами вдруг переучиться.

Но ясный взгляд — не результат науки…
Поймите, если можете, их муки.
Они молчали в сдержанной печали
И только руки к небу воздевали,
Откуда дождь на них порой свергался,
Где Бог — дремал,
         а дьявол — развлекался.

Сколько было распято, убито,
Как бурлила мысль, томясь во мгле,
Чтоб сегодня просто и открыто
Роботы шагали по земле.

Пусть они пока что неуклюжи
(Как и мы в младенческие дни),
Но уже теперь мы в чём-то хуже
И слабее в чём-то, чем они…

Люди, люди!
      Как неугомонны,
Как несовершенны мы во всём…
Постигаем точные законы
И без всякой точности живём!

К истине придя,
        мы тут же, сразу,
Рвёмся в дело, не считаясь с ней…
Потому что жизнь мутит нам разум
Страстью и подробностями дней!

…А они ровней и постоянней,
Совершенней нас, живых людей,
В них всегда разумность наших знаний,
Прямизна логических путей.

Данные приборов, а не чувства.
Вспышки ламп: вопрос — и вмиг ответ.
«Да» и «нет» сто раз в секунду.
Сгусток. Непрерывных озарений свет.

Человек, конечно, так не может,
Но для беспокойств тут нет причин.
Превосходство… Нас ведь не тревожат
Превосходства всех других машин.