Наум Коржавин - На скосе века

То ль чистый план, то ль чистый бред.
Тут правит странный темперамент.
Стоят вразброс под номерами
Дома, — дворов и улиц нет.

Здесь комбинат, чей профиль — быт,
Где на заправке дух и тело.
И мнится: мы на свет для дела
Явились — жизнь свою отбыть.

К чему тут шум дворов больших?
О прошлом память? — с ней расстанься!
Дверь из квартиры — дверь в пространство,
В огромный мир дворов чужих.

И ты затерян — вот беда.
Но кто ты есть, чтоб к небу рваться?
Здесь правит равенство без братства.
На страже зависть и вражда.

А впрочем — чушь… Слова и дым.
Сам знаю: счастье — зданья эти.
Одно вот страшно мне: что дети
Мир видят с первых дней — таким.

Хоть вы космонавты — любимчики вы.
А мне из-за вас не сносить головы.
Мне кости сломает потом иль сейчас
Фабричный конвейер по выпуску вас.

Все карты нам спутал смеющийся чёрт.
Стал спорт — как наука. Наука — как спорт.
И мир превратился в сплошной стадион.
С того из-за вас и безумствует он.

Устал этот мир поклоняться ему.
Стандартная храбрость приятна ему.
И думать не надо, и всё же — держись:
Почти впечатленье и вроде бы — жизнь.

Дурак и при технике тот же дурак.
Придумать — он может, подумать — никак.
И главным конструктором сделался он,
И мир превратился в сплошной стадион.

Великое дело, высокая власть.
Сливаются в подвиге разум и страсть.
Взлетай над планетой! Кружи и верши.
Но разум — без мудрости, страсть — без души.

Да, трудно проделать ваш доблестный путь —
Взлетев на орбиту, с орбиты — лизнуть.

И трудно шесть суток над миром летать,
С трудом приземлиться и кукольным стать.
Но просто работать во славу конца —
Бессмысленной славой тревожить сердца.

Нет, я не хочу быть героем, как вы.
Я лучше, как я, не сношу головы.

Мы испытали всё на свете.
Но есть у нас теперь квартиры —
Как в светлый сон, мы входим в них.
А в Праге, в танках, наши дети…
Но нам плевать на ужас мира —
Пьём в «Гастрономах» на троих.

Мы так давно привыкли к аду,
Что нет у нас ни капли грусти —
Нам даже льстит, что мы страшны.
К тому, что стало нам не надо,
Других мы силой не подпустим, —
Мы отродясь — оскорблены.

Судьба считает наши вины,
И всем понятно: что-то будет —
Любой бы каялся сейчас…
Но мы — дорвавшиеся свиньи,
Изголодавшиеся люди,
И нам не внятен Божий глас.

Я позабыл, как держат ручку пальцы,
Как ищут слово, суть открыть хотят…
Я в партизаны странные подался —
Стрекочет мой язык, как автомат.

Пальба по злу… Причин на это много.
Всё на кону. Бог… ремесло… судьба…
Но за пальбой я сам забыл —
              и Бога,
И ремесло, и — отчего пальба.

И всё забыв, — сознаться в этом трушу.
Веду огонь — как верю в торжество.
А тот огонь мою сжигает душу,
И всем смешно, что я веду его.

Я всё равно не верю, что попался…
Я только вспоминаю тяжело, —
Как ищут суть, как держат ручку пальцы
И как нас учит смыслу — ремесло.

Что со мною сталось?
Сердце спит весь день.
То ли это старость,
То ли просто лень.

То ли так, томленье:
Гаснет прежний пыл,
А бороться с ленью
Нет причин и сил.

То ли сплю, и это
Только снится мне,
И покорно в Лету
Я плыву во сне.

От созидательных идей,
Упрямо требующих крови,
От разрушительных страстей,
Лежащих тайно в их основе,

От звёзд, бунтующих нам кровь,
Мысль облучающих незримо, —
Чтоб жажде вытоптать любовь
Стать от любви неотличимой,

От правд, затмивших правду дней,
От лжи, что станет им итогом,
Одно спасенье — стать умней,
Сознаться в слабости своей
И больше зря не спорить с Богом.

Крепли музы, прозревая,
Что особой нет беды,
Если рядом убивают
Ради Веры и Мечты.

Взлёт в надеждах и в законах:
«Совесть — матерь всех оков…»
И романтик
      в эшелонах
Вёз на север мужиков.