Евгений Гессен: «Меж нами слишком много лет». Избранная лирика

Нам расставаться долго надо:
Едва встречались мы с тобой.
(Так на граните Петрограда
Заря прощается с зарей.)

Глаза прозрачны без пощады,
Нет сил нарушить эту тишь…
Что расставанье вся отрада,
В том никого не убедишь.

Ну кто не скажет, что нам надо
Так страшно на земле любить.
И самой нежною наградой
Ты можешь сразу все убить.

Когда судьба шершавой ставней
Придавит иссушенный ум
И все слова тревоги давней
Размоет душной крови шум,

Тогда беру слова чужие
И обнажаю голос мой,
Стихи застывшие, немые,
Стараюсь напоить собой.

Сначала голос глух, неловок,
Как грубый шов, звучит расчет:
Но вот, прорвавши затхлый полог,
Он — полный и густой – течет.
……………………………………

И вот уж голос мой не голос:
Он только стон, он – всхлип немой, –
И горький ветр грудную полость
Сосет и тянет за собой.

Как будто вихрь от стаи крылий, —
Он хлещет, раздувая жар
В золе потухшей, где в бессильи
Лишь сладкий теплится угар.

Он полыхнет — и легче стану,
И полечу – соединюсь,
И опаленными устами
В дыханьи стаи захлебнусь.

Какая тень связала их
Меж стен, где воздух весь изучен?
Здесь тишина рождала стих,
И стих был тишиной измучен.

Скитался он по голосам,
Как ангел, потерявший крылья,
Еще тянулся к небесам
Из забродившего бессилья.

Растаявшим с небес крылом
Стекала темень с края крыши.
Был голос собственный в былом
Чудесней ангельского слышен.

А свет стал тусклым и пустым,
Как сон забывшего о рае.
Струились голоса сквозь дым,
В глазах лишь пепел оставляя.

Быть может, вздох один живой —
И облетел бы сонный пепел,
И сразу свет иной — большой
Друг в друге каждый бы заметил.

Но вздоха не родил никто.
Грудные клетки заржавели.
Злорадствуя, в ответ на то
Часы о вечности скрипели.

В узорах голого окна
Молчит непрошенная стужа.
Я погружаю взор до дна,
В замерзших сновиденьях ужас.

Бессонницею раскален,
Он кропотливо звезды плавит.
Но снова мертвой формой сон
Потеки горькие оправит.

Не перелить жестокий след
В мечты причудливую форму.
Мой комнатный померкнет свет
В осколках сумрачного шторма.

У жесткой грани изнемог:
Там — сумерек навес трепещет,
Здесь — в стоэтажный потолок
Мой вздох перегоревший плещет.

Нет, лучше — обнаженный лед,
Рванувшись в вихрь стеклянной пыли,
Метнет лицом и вдруг сотрет
Морщины горестных усилий.

Следов разновременных слой
Металлом сразу перережу,
И ветер захлестнет сквозной:
Пусть оголяющий, но — свежий.

Узор легчайший на окне,
И песенка в трубе пустая.
За тонкой гранью на дворе
Слепая стужа нарастает.

Не так ли твой застывший взор:
Тревоги скрытой отраженье.
И твой забавный разговор —
Лишь отплеск горького смятенья.

В моей каморке есть окно —
Его светлее нету.
Игрою света все полно
Оно зимой и летом.

Когда весною все полно,
Как пеной — выше края,
Захлебывается оно,
Потока не вмещая.

Когда же день, веселью рад,
Спокойно отдыхает,
Оно, как в первый день, свой взгляд
Вслепую расширяет.

И вечера последний луч,
Случайно отраженный,
Летит, и грустен и тягуч,
В приют мой затаенный.

И даже ночью скудный свет,
В чужих дробяся стеклах.
Всегда прибережет привет
В своих лучах поблеклых.

Да, счастлив я! Зав и дно вам?
Как мне чужое видно,
Так счастья не увидеть вам:
Так сладко и обидно.

Как страшно после солнечной разлуки
Нам встретиться – и не узнать себя.
В карманы глубже погружаешь руки,
Так безнадежно сам себя любя.