Антология - Поэзия Африки

Взрослые скрытой насмешкой перекрывают тревогу,
смотрят с опаской на сыновей, чья судьба
смутно вдруг волновать начинает их души.
О, посмотрите на брюки! На космы волос!
Слышите, он на ходу бормочет под нос себе…

Может быть, он одержимый, опасный безумец?
Или, быть может, тот самый, вечный бродяга,
кто под грохот грозы, под шум проливного дождя
клавиши петь принуждал в королевском дворце,
в Вене, всех герцогинь убеждая и принцев
жизнь свою переиначить
и пойти вслед за ним в Пазáргаду [107] Паза́ргада — созданный бразильским поэтом Мануэлом Бандейрой (род. в 1886 г.) образ фантастического города, нечто вроде «земли обетованной». , в недостижимый город?
Да, недостатка не будет в безумцах, которым мерещится отблеск
пламени взгляда Христа
в темных глазах его…

Это — дон Себастьян [108] Дон Себастьян . — Освалдо Алкантара объединяет здесь два исторических персонажа. Первый — дон Себастьян, двадцать шестой король Португалии (1554–1574). Чтобы укрепить и расширить португальские владения, предпринял поход в Северную Африку и погиб в битве с маврами при Альксер-Алькебире. Гибель его привела к утрате Португалией независимости: в 1581 году Филипп II присоединил ее к испанской короне. О короле Себастьяне сложено много легенд; согласно одной из них, он не погиб, но странствует по свету, выжидая случая вернуться на родину и возвратить ей былую славу. Второй персонаж — христианский проповедник Себастьян (III в.), впоследствии объявленный святым. Себастьян, пронзаемый стрелами, — излюбленный сюжет художников Пиренейского полуострова. ,
Это — дон Себастьян,
он вернулся!
В волнах Атлантики высится остров, где, пронзенный стрелами, он возрождается снова и с обнаженной шпагой в руке!
Жив святой Себастьян.
Все глядят на своих сыновей, ужасаясь: вдруг и они одержимыми станут?
Шпага обнажена. Эту шпагу вручил ему, погибая, друг и товарищ его Дон-Кихот и взял обещанье, что он никогда, никогда не вернется…
Да. Поэзия — тайна его, недостойная слабость.
Правда, есть же Страна,
есть же такая Страна,
где он проходит вдоль улиц с высоко поднятой головою,
и никто не заметит, что он старомодно одет,
что растрепаны волосы,
что нет в нем ни капли ловкости, цепкости…

О мать-Земля!
Вот я пришел — и у ног твоих мольбу мою положил.
Сын твой слагает моленья к вседержителю мира…
Молится он за тебя,
за себя,
за всех твоих сыновей, разметанных
вдоль пепельно-серой, истерзанной плоти твоей,
мать-Земля.

Родная!
Спи… спи…
Но когда ты очнешься,
не гневайся, ради девы Марии,
ни на меня,
ни на других сыновей,
которых ты кормишь нежностью твоей плоти.

Милая мать,
как я хочу прочесть молитву мою
и не могу;
моя мольба задремала в глубине твоих плачущих глаз:
всех сыновей жаждешь ты накормить —
и не в силах…

Мать-Земля,
мне сказали, что ты умерла,
что тебя погребли, завернув в плащаницу дождей.
Как я плакал!
В сердце моем отражен каждый твой жест.
Вижу движенья твои,
когда ты встаешь в поисках хлеба, чтоб детские чрева насытить
и прошептать каждому слова утешенья.

Я всюду искал могилу твою
и не нашел,
и потом,
охваченный горем, с сердцем полным тревоги
узнал, что тебя погребли
на крошечном острове
посреди океана.
Я в море ушел на однокрылом челне
и плыл… все дальше… дальше…

О, я не верю, что ты могла умереть:
ты уснула, ты только уснула,
чтоб утром проснуться.
И когда ты очнешься и встанешь,
я возьму корзину, сплетенную из тростника,
и пойду вслед за тобою,
и увижу, что каждому ты улыбнешься,
каждому, кто у тебя благословения просит.
И насыщусь необъятной нежностью, материнскою лаской твоей…

Милая мать-Земля, подвинься немножко,
дай любимому сыну у ног твоих задремать…

Мне непонятно:
в твоих глазах —
тревога, вопрос. Отчего?..
О, я понял тебя. Это ты
тень мою оберегала
не помню сколько столетий!
Милая мать,
ты дремлешь в качалке,
и, конечно, не так ты стара,
как твоя молодая улыбка,
расцветающая на смуглом лице,
как цветок кардеала
расцветает навстречу солнцу…

Золото кожи твоей
словно плод с ветки жамбейро.
Гляжу на тебя — и вижу
старинную нежную скорбь,
древний лиризм нашей расы,
распятой
на скрещении
двух путей восприятия мира…