Всеволод Емелин - Götterdämmerung - cтихи и баллады

Учился плохо. Но читал книги — был доступ в роскошную библиотеку Совмина, там хранились развалы редкой фантастики: и Лем, и Брэдбери, и прочие… Поэзия началась в последних школьных классах.

— Блок, Блок, Блок. Стихи о Прекрасной Даме всякие…

После школы пошел на геодезический.

— Все в моей семье было на самом хорошем уровне: и жилье, и питание, и возможность отдохнуть, — говорит Емелин, — после седьмого класса наш достаток стал предметом моих серьезных комплексов, одноклассников я домой не водил… Но вот чего не было: так это хоть какого-то блата при поступлении в вуз.

В итоге поступал сам. И поступил.

— Когда пришел в институт, долго не мог понять, что за люди меня окружают, — рассказывает Емелин, — с одной стороны, люди как люди — а с другой, как-то не очень похожи на тех, что были вокруг до сих пор. Потом, наконец, выяснилось, что кроме меня в группе москвичей всего два человека. Другие ребята и девчата были из иных краев.

И вот на первом же занятии вызвали к доске москвича. Преподаватель говорит: «Хочу проверить ваши знания. Нарисуйте мне, как выглядит график синуса».

— Явно задумался парень, хотя только что сдал экзамен, прошел конкурс, — смеется Емелин, рассказывая, — на доске — ось «икс», ось «игрек». Студент смотрит на них. Преподаватель просит: «Самый простой график». Студент параллельно оси «икс» ведет прямую линию.

Преподавателя, как я понял, уже трудно было чем-либо удивить. Он посмотрел и говорит: «Ну, хорошо. Теперь нарисуйте мне косинус».

Опять у студента растерянный взгляд задумчивый, и он рисует линию параллельно оси «игрек».

— Замечательно! — говорит преподаватель, — Садитесь!

В общем, учиться там было, мягко говоря, не сложно. Поначалу Емелин был круглым отличником.

У Севы и стипендия имелась — сорок рублей. А портвейн тогда стоил, напомним, два рубля двенадцать копеек. Был, впрочем, разбадяженный портвешок по рубль восемьдесят семь, и был еще по три рубля — марочный, с трехлетней выдержкой.

Так все и началось.

Нет, портвейн Сева уже в школе попробовал. «Едва период мастурбации / В моем развитии настал, / Уже тогда портвейн тринадцатый / Я всем иным предпочитал. / Непризнанный поэт и гений, / Исполненный надежд и бед, Я был ровесником портвейна — / Мне было лишь тринадцать лет».

Но в институте уже началась серьезная история…

— Вытрезвители были? Кости ломал в подпитии, сознавайся? Иные непотребства совершал?

— Было, было, все было. И кости ломал, и вытрезвители неоднократные…

Мы рассматриваем фотографии Всеволода Емелина, и невооруженным взглядом видно, что в подавляющем большинстве случаев поэт несколько или глубоко пьян. В руке будущего поэта, как правило, бутылка. Иногда много бутылок возле него — на столе, или на траве, или на иной поверхности. Все початые. То ли он не фотографировался в иные минуты, то ли иные минуты были крайне редки.

Емелин констатирует факт, отвечая Бродскому: «Забивался в чужие подъезды на ночь, / До тех пор, пока не поставили коды. / И не знаю уж как там Иосиф Алексаныч, / А я точно не пил только сухую воду».

Институт он закончил с трудом, диплом получил за честный и пронзительный взор, и немедля отправился в северные края — геодезистом, по распределению. Работу заказывала строительная организация, и делал Сева самые настоящие карты: с горизонталями, с высотами, со строениями, но не географические, а для проектных работ. Командировки длились от трех до шести месяцев — Нефтеюганск, Нижневартовск — и бешеные, между прочим, зарабатывались там деньги. Пятьсот в месяц выходило чистыми. А Севе в ту пору едва перевалило за двадцать.

Работы иногда было не очень много, и геодезистам приходилось в силу возможностей коротать время.

Когда начальник партии допивался до потери человеческого облика, его грузили и эвакуировали в Москву. Сева тем временем оставался в звании и. о. начальника партии.

Партия, как правило, была небольшая: непросыхающий шофер (ездить ему было некуда, и грузовик его стоял замерзший), пара шурфовщиков и три «синяка» из местных, которых нанимали, когда возникала необходимость: скажем, рельсы носить.

Не все выдерживали такого сложного ритма работы, и на Севере Сева впервые стал свидетелем, как его сверстник и сотоварищ по работе сошел с дистанции чуть раньше остальных: его, опившегося сверх предела, отправили домой в цинке, мертвого и холодного.