Исай Авербух - В Ливане на войне

Однако есть закон дистанций.

Нужны, как Рае молоко,

Нам голоса родимых станций,

Но здесь от них мы далеко.

Транзистор, словно огорошен,

Несёт один сирийский бред,

И нету музыки хорошей,

И даже шахмат тоже нет.

А это нам необходимо!

И – не шучу я, видит Бог –

Сюда бы Зверева Вадима* –

Он нам бы здорово помог!

*Вадим Рувиныч Зверев – мой тесть, скрипач и шахматист, живущий в Нью-Йорке.

Решась губителей разбить,

Мы больше им не уступаем.

Вступаем или не вступаем? –

Звучит, как "Быть или не быть?"

До дна хотелось бы испить

Нам эту чашу, не иначе.

Хотя "Вступаем!" – это значит

Для многих, может быть, не быть.

Рассвет встречает Меир Мостриаль.

Он восхищен, но взгляд его печален.

Всегда, всегда в глазах его печаль,

Поскольку мир, увы, не идеален.

Но в этот мир, не видя в нем вины,

Влюблен он, как в жену свою Девору.

На наши склоки лишь со стороны

Он смотрит с добрым ласковым укором.

А иногда в свободный час, в досуг,

Когда по службе нет у нас нагрузки,

Я Меира – он мой ближайший друг –

Учу читать и говорить по-русски...

Вот, наклонившись, для чего-то он,

На землю дуя, шепчет потрясённо:

"Уйди! Уйди! Беги отсюда вон!" –

Так Меир наш спасает скорпиона.

Он, бедный, выбивается из сил,

Чтоб скорпион в красе своей и силе

Вдруг никого из нас не укусил,

Но чтоб и мы его не укусили...

...Задумчив Меир в отблесках зари

И говорит, вздыхая: "Нет, ребята,

Как ни верти и как тут ни мудри,

Пора прибить Ясира Арафата".

Штаны стирает Йоси Зильберман,

Потом на солнце на веревке сушит.

Он говорит, что мир – сплошной обман,

Как ни взывай: "Спасите наши души!"

А сионизм, вождизм, мессионизм -

Убогие младенческие соски.

Однако без особых укоризн

Он склонен рассуждать по-философски:

"Растет щетина, как ее ни брей -

Так на земле растет число злодеев".

Он, Йоси, знает то, что он еврей,

Но наплевать ему на всех евреев.

Он любит джаз и, кажется, любовь

Без преданности джазу и любови,

А если даже где-то льется кровь,

То что ему до этой самой крови.

Он пессимист. Он этот белый свет

Своей особой личной мерой мерит.

Он говорит, что правды в мире нет,

И ни во что решительно не верит.

Но вот снимает Йоси Зильберман

Штаны с веревки, смотрит кисловато

И говорит: "Хоть мир – сплошной обман,

Пора прибить Ясира Арафата."

Кусает Йешаягу Авербух

Зачем-то ручку. Нá землю роняет

То хлеб, то вилку. Шепчет что-то вслух

По-русски: очевидно, сочиняет...

Давно расстался с отдыхом и сном.

- Что пишешь? - любопытствуют ребята.

- Пишу, ребята, только об одном:

Пора прибить Ясира Арафата!

Он не бывает весел иль понур,

Он никогда ни в радости, ни в гневе –

Лишь цифр ряды да отблески купюр

Блестят в глазах у Авраама Леви.

Так он живет и коротает век.

Взгляд неподвижен. Твердая осанка.

Он человек, но он не человек –

Он есть компьютер и работник банка.

Любое чувство и любой порыв

Обиды, веры, чести или лести

Ему чужды. Читает "Маарив"*

Он лишь во имя биржевых известий.

Он ни о чём не знает ничего,

Но знает всё про суть валютных судеб

И сколько денег будет у него

И в те года, когда его не будет.

При этом он довольно мил и прост.

С ним говорить всегда легко и просто:

До дна познав единственный вопрос,

Он никогда не задает вопросов.

Но вот сегодня он меня с утра

Спросил нежданно:

- Нынче что за дата?

И вдруг сказал:

- Я думаю, пора

Прикончить нам Ясира Арафата.

* "Маарив" – ежевечерняя израильская газета.

Чтобы Господь одобрил нашу цель,

Что б мы в пути целёхоньки остались,

Рав Ривкин, раввинатский офицер,

Вершит молитву, завернувшись в талес*.

В чем роль его? Зачем сюда он зван?

Следить, чтоб кoшер был всегда на кухне,

Чтоб обеспечить в "Шахарит"** миньян***

И чтобы души наши не протухли.

Он к вере, к покаянию зовет

Нас, грешников, и, видимо, недаром

В одной палатке с доктором живет,

Причисленный по роли к санитарам.

Он страстно жаждет мир предостеречь

В его пути, безмозглом и безбожном,

Когда вершит пророческую речь

О двух Шаломах – подлинном и ложном.