Евгений Долматовский: Товарищ мой

Не о нем романс хочу сегодня спеть я
(Устарели латы и копье),
Славлю рыцарей двадцатого столетья,
Представлявших поколение мое.

Из пятидесяти стран они приплыли,
Прилетели и приехали сюда,
Понимая, что сражаться надо или
Уничтожит мир фашистская орда.

Всех героев я перечислять не буду,
Но, поставив честь и совесть во главу,
Назову Хемингуэя и Неруду,
Матэ Залку и Кармена назову.

Назову еще танкистов и пилотов,
Недостаточно прославленных пока,
Всех отчаянных и добрых Дон-Кихотов
(Санчо Панса в экипаже за стрелка).

Ничего, что на испанцев непохожи,
Соответствуют, увидены сквозь дым.
В Дон-Кихоты я просился чуть попозже
И хотел бы навсегда остаться им.

Хоть пытайте, четвертуйте, ставьте к стенке
Не удастся переделать в жизни нас.
Вот об этом в ритме старого фламенко
И написан и исполнен мой романс.

Испанцам расскажу, как умирал
Обычно получавший жизнь в награду
За храбрость
Синеглазый генерал,
Которого я знал по Сталинграду.
Он не всегда по форме был одет:
Случалось, только вынырнув из боя,
На кудри он натягивал берет,
Отчаянно красивый сам собою.
Но потому, что он летал как бог,
Его никто ни в корпусе, ни в части
За нарушенье пожурить не мог —
Ни комиссар, ни высшее начальство.

Нерусский старый головной убор
Уже лет тридцать как исчез куда-то.
Года бегут — о чем тут разговор.
И что берет для старого солдата?
Но есть особый воинский учет,
Срок жизни не предсказан в личном деле.
Но пасаран!
Он понял, что умрет Сегодня.
Не в сраженье, а в постели.
Когда в окне короткий вечер гас,
Он улыбнулся вдруг, справляясь с болью,
И попросил немедленно, сейчас
Найти берет, небось побитый молью,
И в госпиталь доставить.
Дом вверх дном!
Но как не выполнить последней воли?

Испанский тот берет нашли с трудом
В курсантском сундучке, на антресоли.

...Процессия осенней шла Москвой,
И трубы медные вздыхали тяжко.
Лежал берет на крышке гробовой
В соседстве с генеральскою фуражкой.

Я Родине предан и мыслью и делом,
Но как-то неловко вести разговор
О том, что в мороз прикрывал ее телом,
О том, что руками цементный раствор
Замешивал,
Чтобы схватился фундамент
На месте былых глинобитных хибар,
В поселках, что стали теперь городами,
Кулеш деревянною ложкой хлебал.

Соавторы мы и участники чуда.
Себе не изменим,
С пути не свернем,
Какой бы крутой ни была амплитуда
Меж завтрашним и послезавтрашним днем.

И все-таки,
Строгая даль идеала
Зовет, чтоб не смели расслабить сердца
Ни пустопорожние речи бахвала,
Ни вздохи глупца,
Ни восторги льстеца.
Останутся в соотношении тонком
Мечта и действительность,
Цель и маршрут.
А честь славословья доверим потомкам —
Когда-нибудь пусть нас добром помянут.

Десятилетия позади...
Виден предел.
Ограничен срок.
К Вечному огню подойди,
Личный свой возложи цветок.
Сколько б ресницы ни вытирал,
Ни закрывал ладонью лица,
Ясно прохожим, что ветеран.
Люди поймут и простят бойца.

Годы безжалостно рассечены
На «до войны»
И «после войны»,
А посередке — сама она:
Жизнь-то одна,
А смерть не одна —
С фронта, с фланга, над головой...
Как получилось, что ты живой?
Новая юность, не обессудь,
Что продолжаем на свете быть.
Как соль,
Как боль
Проступает суть.
Память доныне — как кровь сквозь бинт

Но нас, пожалуйста, не жалей —
Мы возвратились с минных полей.
Нам удивительно повезло,
Как бы ни было тяжело,
Мы победители всех невзгод.
Но убывает друзей число
В грозной прогрессии — каждый год.
Отдано пламени столько сил...
Ну, отчитайся, как после жил.
Как убеждался, что в мирном дне
Мужество требуется вдвойне:
Встречный, и часто неравный бой,
Чтоб оставаться самим собой.
Не отступая, свой бой веди,
Верь, что победа — не позади —
Жизнь продолжается,
И она
Не только тебе самому нужна:
Юноша с девушкой ветреным днем,
Когда изготовились петь соловьи,
Держат над Вечным нашим огнем
Чистые нежные руки свои.